Поэт Роман Рубанов: «Стремлюсь делать просто и хорошо»

Продолжаем рубрику о талантливых, ярких, харизматичных мужчинах Курска, которую мы делаем совместно с торговым домом «Серж». Новый герой — поэт, заведующий литературной частью концертно-творческого центра «Звездный», актер, режиссер, художник, музыкант Роман Рубанов.

Поговорили о том, как поэту живется в провинциальном городе, что востребовано у курской публики и в чем задача современного поэта.

Роман, где вы родились? Кто ваши родители?

— Родился в 1982 году в деревне Стрекалово Хомутовского района, вскоре родители переехали в город Стаханов Луганской области, там жил дедушка, брат моей бабушки. Он работал учителем, директором школы, бабушка и тетя тоже были учителями. Мама бухгалтер-экономист, а папа механик. Абсолютно не творческие профессии. Прадед по папиной линии был военным, погиб в Великую Отечественную войну. Когда мы переехали в Стаханов мне был примерно год, и там я жил до 12 лет, ходил в детский сад и школу. Люблю этот город и часто вспоминаю. Детство же всегда яркое и веселое. Мне кажется, нет ни одного человека, который бы сказал, что у него было ужасное детство или юность. Было здорово, несмотря ни на что. После развала Союза, примерно в 1994 году наша семья переехала обратно в Россию.

Откуда у вас любовь к книгам? Кто и что вам читал в детстве?

— Книги мне читали все: и мама, и папа. Много чего знал на память. Был такой яркий пример: мне было примерно 4 года, и как-то родители купили большую книгу «У Лукоморья», в ней были замечательные иллюстрации. Я выучил ее наизусть, зрительно запомнил расположение текста и картинок, пришел в детский сад, собрал своих товарищей в кружок и «читал» им эту книгу. Переворачивал страницы, показывал картинки. Когда меня пришла забирать мама, воспитатель ей сказала: «Как здорово! Ваш Роман уже умеет читать!». Она удивилась и объяснила ей, что я это просто выучил наизусть. Потом научился читать и делал это с удовольствием. В детстве любил сказки Андерсена — «Огниво», «Свинопас», «Талисман», до сих пор читаю его произведения. Затем полюбил рассказы о бароне Мюнхгаузене. Вообще любил книги с интересными иллюстрациями, много копировал, начал рисовать с трех лет. Учился у Гюстава Доре, перерисовывал его. Я обучался в художественной школе, мне нравилось рисовать, все думали, что я стану художником, и сам я так думал.

Почему поступили в педучилище, а не на худграф?

— На тот момент я стал серьезно писать стихи, выступал на сцене, посещал драмкружки, пел. И один мой родственник сказал: «Иди в Рыльское педучилище, там интересная творческая жизнь, посмотришь и определишься куда дальше». Поэтому я туда поступил. Там была удивительная атмосфера, лицейский дух, замечательная команда педагогов. Все, что мы делали, это была целая большая жизнь.

Как оказались в КГУ на теологии?

— Мне было интересно, хотелось разобраться в этой теме. Поскольку в институте у меня было свободное посещение, я начал занимался в студии Курского театра юного зрителя «Ровесник», а потом стал там работать. Вот как-то так у меня переплелось в жизни.

Когда начали писать стихотворения?

— Еще в школе в Стаханове, в 6-м классе. На уроке со своим товарищем у девочек взяли записку, там было пару строк в стихах и в них фигурировало женское имя — Аня. Мы продолжили стихотворение и написали его вдвоем на 4 страницах, на тетрадном листике. Собрали все матерные слова, которые знали на тот момент. На перемене всем почитали, было весело. А потом этот листик попал к нашей однокласснице Ане, она подумала, что мы написали о ней. Ее мама была учителем в нашей школе, и в итоге стихотворение оказалось на столе у директора. Нас вызвали, ругали, товарищ плакал, а мне было смешно. С детства с иронией относился к отдельным вещам. Хотелось и мне заплакать, но я не мог, потому что ситуация была абсурдная. Директор вызвала моих родителей. Они отнеслись с пониманием, ну с кем не бывает. С тех пор матерных слов в стихах я не употребляю (Смеется).

Хулиганили, в общем?

— Да! У меня было нормальное детство. Перед школой проходил комиссию, и врач спросил у меня: «Что же ты такой худенький?!». Я ответил: «Пища плохая» (Смеется). Меня любили, баловали, я рос один в семье. Конфеты и шоколадки валялись под шкафом, не поедал. В Стаханове на улице с друзьями устраивал постановки, домашние спектакли. Было интересно.

Помните, как написали первое настоящее стихотворение? Кто из поэтов на вас повлиял?

— Я любил Пушкина, Есенина, но подражать не хотелось никому. Первое стихотворение, конечно, было о любви, в 8-9 классе. Писал лирические стихи девочкам, дарил их. Не задумывался еще, как это написано.

Когда решили публиковаться?

— Мои первые публикации были еще в Рыльске, когда я учился в училище, стихи выходили в местной газете, в каких-то альманахах, сборниках. В Рыльске есть литературное объединение «Рыльские зори», оно при редакции газеты, в нем состояла пишущая молодежь, читали стихи, говорили об ошибках и удачах, там нас публиковали. Потом я начал отправлять свои стихи в разные литературные журналы. Принял участие в форуме молодых писателей, который раньше проходил в пансионате «Липки» в Подмосковье, потом в Звенигороде, в других местах. Меня стали приглашать на форумы, участвовал в семинарах журналов «Знамя», «Нева», «Арион», «Пролог», «Октябрь». Мои стихи стали печатать в литературных журналах: «Лампа и дымоход», «Нева», «Арион», «Дружба народов», «Октябрь».

Не страшно ли читать на публику? Делиться своими мыслями и переживаниями?

— Вначале было страшно. В училище на вечере-знакомстве с группой мне предложили почитать свои стихи. Я отказался, запереживал, как воспримут, сомневался в каких-то стихах. А потом уже читал без страха, появился опыт работы в театре юного зрителя, я был актером, играл в спектаклях.

Как вы пишете? Расскажите о вашем производственном процессе.

— Имеют место разные подходы. Каждый год я покупаю себе блокнот, ношу с собой, пишу в нем. С юности остался планшет, он дорог мне как память, прикрепляю к нему «зебру» и дома пишу на нем. Пока иду по улице могу записать строки в записную книжку в телефоне, либо надиктовываю их. Процесс всегда разный.

Редактируете потом?

— В основном редактирую. Однажды, мне по этому поводу сказал Александр Семенович Кушнер: «Рома, вот вы написали стихи, отложите их. Дня четыре пусть полежат, потом сторонним взглядом посмотрите и только тогда начинайте над ними работать. Вспомните черновики Пушкина». И ведь правда, на них нет живого места. Он и рисовал, и зачеркивал. Это работа. Я думал раньше: какое-то вдохновение пришло — написал и все. А на самом деле не так. Это только начало. Я очень люблю писать по утрам, в это время хорошо работается. Бывает, иду на работу, и у меня в голове возникают какие-то строчки, я прокручиваю их и начинаю понимать, нужно ли мне это или не нужно, работать с ними или выбрасывать. Когда ты начинаешь писать профессионально, учишься определять — хорошее стихотворение или плохое. На каком-то этапе понимаешь, что скучно, и тогда бросаешь его, или наоборот, мысль пошла и получается строчка за строчкой.

Пишете ли на заказ?

— Пишу. Об этом замечательно сказал Пушкин: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Есть масса «датских» стихов, которые не имеют отношения к Дании (смеётся), а относятся к датам. Их заказывают к определенным мероприятиям. Это работа! Могу сказать, что за заказные стихи мне ни разу не было стыдно. Помните, как вы открывали коробки советских конфет, а внутри — штампик с фамилией упаковщика. Вот они отвечали за качество. Поэтому я тоже отвечаю за качество.

Можно ли заработать этим?

—Заработать нет, конечно. Такого нет, чтобы был поток, и к тебе в течение месяца четыре раза обращались. Это редкие вещи, «датские» — юбилей, свадьба, день рождения компании. Поэту зарабатывать было сложно всегда, если заниматься только поэзией. В советское время они ездили на концерты, были гонорары, тиражи. Сейчас все вернулось к пушкинским временам, Серебряному веку, к маленьким тиражам и тому подобному. Тогда поэты служили где-то на государственной службе, занимались частными практиками. Пушкин, Толстой, Гоголь, Тютчев, Грибоедов — все служили и получали жалование. Сейчас мы откатились в те времена. Конкретно жить одной поэзией — это нереально.

А вообще, легко ли быть поэтом? Издать стихи, организовать вечер, найти спонсоров?

— Поэтом быть одновременно и легко, и сложно, как и любому творческому человеку. Это сложности внутри себя. С творческим человеком окружающим всегда тяжело, особенно его близким, семье, потому что ты находишься внутри большого творческого процесса. А что касается организаторских моментов, то это не относится к поэзии, скорее к искусству. Как у Пастернака: «Когда строку диктует чувство, оно на сцену шлет раба, и тут кончается искусство, и дышат почва и судьба». Коль быть поэтом — это почва и судьба, все остальное тогда — искусство. Когда ты сам вращаешься в творческой профессии, у тебя вокруг есть сцена, зал, поэтому легко. Ты можешь придумать и создать поэтический вечер. Допустим, у меня уже был опыт организации таких вечеров во Дворце пионеров совместно с Юрием Анатольевичем Михайловым и моими друзьями, прекрасным поэтами — Андреем Болдыревым и Владимиром Косоговым. Мы приглашали поэтов из Костромы, Вологды, Санкт-Петербурга, Москвы. Когда в твоих руках есть такие ресурсы, это не сложно.

Хотели когда-нибудь перебраться в столицу?

— Конечно, хотел. Перспективы есть везде и всегда. Сейчас мне не интересно уезжать, потому что там другой рабочий ритм, и он мне не подходит. В Москве я не могу писать практически, хотя бываю там довольно часто. Мне нравится и интересно говорить что-то пока здесь. Что будет дальше — не знаю. Все мои книги выходят в Москве, там же публикуются стихи и меня там знают. Как-то на Волошинском фестивале в Севастополе ко мне подошли и заговорили, узнали, попросили сфотографироваться, было приятно. Место жительства и работы сейчас не принципиально. Меня знают и читают в Москве, Санкт-Петербурге, Казани, Украине, Латвии. У меня широкая поэтическая география.

В чем находите вдохновение? О чем хочется писать?

— Обо всем. Я на этот вопрос отвечаю словами Маяковского: «О времени и о себе». В это понятие входит все. Писать хочется о жизни, такой, какая она есть и о том, что в ней происходит с ее проявлениями, движением. Это уже потом определяют, как в школе: гражданская лирика, любовная, философская. Но когда ты пишешь, ты не думаешь: «Так, я давно не сочинял гражданскую лирику!» Ты пишешь о том, вокруг чего живешь, что сейчас тебя волнует.

Можете вспомнить необычную историю создания стихотворения?

— Как я написал стихотворение «Гофман». Мне приснились строки, проснулся и записал четверостишие и сочинил продолжение.

Долго хотел написать о прадеде, который погиб на войне. Как-то шел с празднования Дня Победы с Красной площади, мы созвонились с отцом, поздравили друг друга, и он мне сообщил, дедушка нашел информацию о своем погибшем отце. Мы долго не знали его судьбу, бабушке пришло письмо, что он пропал без вести. И вот дедушка нашел, что в октябре 1941 года его отец, мой прадед, был ранен в бою и погиб под Смоленском. Для меня это было ярким впечатлением, и пока я шел от Красной площади до дома сочинил стихотворение «Прадед» («Сухоруков Михаил»).

В сорок первом под Смоленском, в октябре,
По дороге в медсанбат, не дотянув,
От смертельной раны вышло умереть,
Будто старость этой смертью обманув.

Шла дорога, грязь урчала, ливень лил,
Скрип телеги до печенок доставал,
И мой прадед Сухоруков Михаил
В той телеге под Смоленском умирал.

А жена его в деревне ждет-пождет
И баюкает детишек: «Ваш отец
Возвернется, его пуля не возьмет,
Возвернется, как войне придет конец».

Похоронку не неси ей, почтальон,
Милосердия Господь не отменял,
Пусть не знает, как под липким ливнем он
Под Смоленском в той телеге умирал,

Как под пушечный и под небесный гром
С ним бойцы прощались, думая, навек.
Под Смоленском тем дождливым октябрем
Навсегда расстался с телом человек.

А душа, она бессмертна, и ее
В твердь земную на покой не запереть.
Над Смоленском херувимский хор поет,
Будто прадеда оплакивает смерть.

В райских кущах, среди саванов и крыл
(ведь никто не отменял убитым рай),
Вдруг архангела окликнут: «Михаил!»,
То мой прадед обернется невзначай.

Еще была история. Я долго не мог написать стихотворение об Андрее Рублеве, читал много материала о нем, моя дипломная работа была по его иконе «Троица», интересна была эта личность. Была масса наработок, хотел написать поэму, а потом в какой-то момент понял, как должен выглядеть Рублёв. Я написал стихотворение, взяв образ Андрея Рублева из детства.

Рассвет войдёт по пояс в реку.
На корточках, на бережке
сидит мальчонка. В лодке грека
плывёт по Яузе-реке.

Мальчонка по-рыбацки, просто,
на пшёнку жжёную плюёт
и ждёт улова. Как апостол.
И кто-то спросит: «Не клюёт?»

Да, не клюёт, но стоит ряску
пошевелить, и на воде
мгновенно заиграют краски
везде.

И этим он вполне доволен.
Над головой его плывёт
свет с отдалённых колоколен,
как мёд из раскалённых сот

и облака, как будто фрески
владимирские, так легки,
пойдут над головой, над лесом,
над сонным зеркалом реки,

и берег Яузы отчалит,
земли уж под ногами нет
и Троицей Живоначальной
повсюду отзовётся Свет.

Ваше любимое или важное стихотворение?

— Любимое — это то, которое я еще не написал.

Как появилась песня «Курский характер»? Это ваш первый опыт написания текста песни? Кто написал музыку?

— Я написал и текст, и музыку. Тексты песен пишу с 17-18 лет. В студенческие годы сочинял песни, во время работы в театре много писал для новогодних сказок, сотрудничал с разными композиторами.

Что сложнее? Написать стихотворение или прочитать его перед публикой?

— Писать, конечно, сложно. Это большая работа. Молодежь думает: ты написал и все. Нет! Это огромный труд, вдохновения ждать не надо. Поэт ведь может не писать месяцами, годами, но внутри него — в голове, в душе — процессы происходят постоянно, независимо. Все, что происходит вокруг, накапливается, анализируется, и потом начинается процесс создания стиха. Это схоже с актерской профессией. Ты наблюдаешь, впитываешь, а потом перерабатываешь и используешь в зависимости от задачи.

Кто ваша аудитория? На что они реагируют, что востребовано?

— Аудитория разная. На музыкально-поэтический спектакль «Знакомый ваш Сергей Есенин» приходит и молодежь, и взрослые. На музыкально-поэтический вечер «Я, конечно, вернусь…», посвященный творчеству Владимира Высоцкого приходит много молодой публики. Оказывается, молодежи он тоже интересен. На концерт «Цой. Легенда», пополам: и молодежь, и люди, которые выросли на этих песнях. На премьере концерта «Песенки Вертинского» тоже была молодежь. Публика неодинаковая, и мне важно сказать что-то всем. На какую-то конкретно аудиторию я не рассчитываю, иначе это будет игра. Есть много людей, которые пишут стихи, и ты видишь возраст их читателей. И когда ты начинаешь читать его стихи, понимаешь, что он «играет на этом поле», заведомо зная, для чего он это делает. Мне так не интересно. Это к профессии отношения не имеет. Ни к поэту, ни к режиссеру, ни к актеру. С публикой нельзя играть, ее надо поднимать до своего уровня. Вообще, людей надо понимать и чувствовать, как себя. Что им будет интересно? Что затронет струны их души? У настоящего поэта всегда идет вертикальный диалог. Когда горизонт (публика) попадает в эту вертикаль и соприкасается с ним, тогда возникает синтез. Актеры, режиссеры должны видеть с кем говорят и они должны сказать что-то людям, которые приходят. А у поэта в этом возникают сложности, но это приятные сложности, поэтому аудитория разная.

Вы создавали концерты, посвященные Высоцкому, Цою, Есенину. Кто вам из них ближе?

— Мне интересны они все. В юности я не слушал Цоя, всего одну его песню пою в концерте – «Троллейбус», там я скорее организатор идеи, режиссер. А Высоцкий именно близок, потому что он из детства. Я учился во втором классе, приехал к бабушке на лето и нашел дядин магнитофон, там стояла кассета с песнями Владимира Высоцкого, нажал кнопку, и так познакомился с его творчеством. Мне он нравился, и я до сих пор помню эти песни.

А Есенин? Вы пишете на похожие темы.

— Когда я делал спектакль «Знакомый ваш Сергей Есенин», долго думал, какой материал взять. Общался с поэтом и драматургом Еленой Исаевой, советовался с поэтом и издателем Александром Переверзиным, он учился во ВГИКе на сценарном у Бородянского. Он предложил взять воспоминания Бениславской и стихи Есенина. Тогда я сделал сценарий, где Галина Бениславская говорит, как она впервые увидела Есенина, рассказывает о нем, о своем отношении к нему.

С детства я серьезно занимался живописью, музыкой, пел, потом играл на сцене училища, и в оркестре: на трубе и гитаре. Когда начал работать над сценарием, я взял музыку Дмитрия Шостаковича, потом придумал сценографию. Я учился всему этому и вижу, как решить вопрос с пространством, чтобы это было не банально, а интересно. Играет музыка, и я сразу вижу пространство, артистов в нем или помещаюсь туда сам. В этом плане мне проще: во мне и художник, и режиссёр, и актёр, и музыкант — сидят, беседуют, спорят, но всегда находят верные решения. (Смеётся)

Есть ли у вас конкуренты?

— У поэтов конкурентов не бывает. Об этом очень хорошо сказала Булат Окуджава: «У поэта соперников нету — ни на улице и не в судьбе, и когда он кричит всему свету, это он не о вас — о себе».

Кто ваш первый слушатель? Первый критик?

— Семья, друзья, коллеги — прекрасные поэты: Владимир Косогов, Андрей Болдырев. Отправляю им проекты сразу, они читают. Друг другу обычно присылаем, делимся. Это наш профессиональный цех.

Сколько лет вашей дочери? Пробует ли писать она?

— Ей 12. Когда она была маленькая, придумывала рифмованные строчки, сейчас нет. Я надеюсь, она все же выберет другую профессию, потому что творческий человек — хлопотный, с ним непросто и окружающим, и ему самому.

Но зато интересно!

— Да! Когда мы с женой выпускались из училища, мой педагог Людмила Владимировна Коньшина сказала ей: «Знаешь, с ним будет очень трудно жить, но интересно!» Твоя жизнь идет в другом ритме, ты ее видишь по-другому и не всегда можешь откликаться на какие-то банальные человеческие вещи. У тебя все иначе и перестроить это невозможно. В этом, наверное, есть своя прелесть, ведь свою жизнь мы проживаем сразу на чистовик, набело.

Вы чем-то жертвовали ради своей творческой карьеры?

— Да, конечно. Я с удовольствием бы поговорил, погулял, поиграл с дочкой в период, когда ей было с 3 до 6 лет, но, к сожалению, этого уже не вернуть. Приходиться жертвовать жизнью. Как у Левитанского: «И над собственной ролью плачу я и хохочу, по возможности достойно доиграть своё хочу — ведь не мелкою монетой, жизнью собственной плачу и за то, что горько плачу, и за то, что хохочу». Одна из самых больших жертв — это время. Сейчас с дочкой сажусь, разговариваю и понимаю, что невозможно чего-то уже вернуть, но можно не упустить то что происходит здесь и сейчас. Обычной человеческой жизнью приходиться жертвовать, той, которой живут другие люди и не замечают ее.

Ваша любимая книга «Дон Кихот». Этому персонажу посвящены некоторые ваши стихотворения. Что в нем привлекает? Ассоциируете ли себя с ним?

— Конечно, ассоциирую. У меня дома живет кукла — Дон Кихот. Она больше похожа на Сервантеса, в шляпе, камзоле, с копьем. Я попросил Елену Анатольевну Страшинскую сделать ее для меня. Дон Кихот — это любовь с детства. Я прочел его еще во втором классе. Привлекла сама формулировка: «рыцарь печального образа». Хотел понять — почему печального? Я начал читать, и он оказался близким мне, потому что видел мир лучше, чем он есть на самом деле. В романе Санчо Панса обращается к Дон Кихоту: «Вы пытаетесь исправить все, что есть кривое на свете». Он пытался исправить этот мир и сделать его лучше. Я считаю, что в мировой литературе есть два идеальных персонажа: один из них Бог, а второй — безумец. В русской литературе князь Мышкин в романе «Идиот» Достоевского — это Бог. В испанской — Дон Кихот — великий безумец. Дон Кихот сильно повлиял на Достоевского, и безумие князя Мышкина схоже с безумием Дон Кихота. Достоевский показал, что Бог пришел в образе Мышкина и его не приняли. А Сервантес всей своей жизнью показал, что он и есть Дон Кихот. В битве при Лепанто ему раздробило левую руку, она перестала действовать, но он продолжил участвовать в боевых действиях, проявил мужество и героизм. Потом Сервантес попал в алжирский плен к пиратам, пробыл там пять лет и предпринял пять попыток побега. Он сохранял оптимизм, несмотря на то, что у него всегда были проблемы.

«Дон Кихот»

Сломана старая мельница,
теперь не смолоть муки.
Прячет доспехов мыльница
жжёные синяки,
клячу тащат колбасники,
а в похоронном бюро
тикают злые часики…
-Санчо, клади меня в гроб!

Зло на добро помножено.
Что победило? Зло!
Видимо так положено,
чтобы добру не везло.

Заведено так исстари:
в битве со зримым врагом,
гибнут печальные рыцари
не защитив никого.

У меня есть мечта: поставить Дон Кихота, например, по пьесе Булгакова или сыграть его. Но не хочется играть там, где ты ставишь. Это очень сложно.

Как вы стали завлитом концертно-творческого центра «Звездный»?

– Еще в бытность директором здесь Максима Шанина. Я тогда служил в Курском ТЮЗе «Ровесник», и Максим пригласил меня главным режиссером. Несколько лет им был. Завлит не обязан быть драматургом, писателем. Мне просто повезло, что так случилось, благодаря моим родителям, во мне сочетаются разные навыки – музыка, живопись, театр, стихи. Мне в этом плане легко: могу и сам написать, и поставить. Я думаю, о чем будет интересно говорить со зрителем. Сейчас занимаюсь проектом о Марине Цветаевой, это будет моноспектакль. Уже сделал инсценировку, сценографию, готов макет сцены.

Вы часто одеты в костюмы. Обязывает работа или самому нравится деловой стиль?

— Ношу костюмы практически постоянно, в зависимости от ситуации комбинирую. Мне в них комфортно. Так сложилось, что ношу их со школы, с 6-7 класса. Носил костюмы еще тогда, когда все ходили в спортивном. В училище всегда носил костюм.

И на сцене вы в костюме!

— Да, все зависит от конкретного образа. Есенин в костюме. Когда мы собираемся вместе с друзьями, Максим Шанин шутит про мои костюмы: «Ты как обычно! В домашнем пришел! Мог бы одеться поприличнее!».

Где их покупаете? Или шьете на заказ? Кто помогает в выборе?

— Выбираю и покупаю сам. Сейчас большой выбор магазинов. Если чего-то вдруг не нахожу, тогда конечно, заказываю.

Покупали что-то в магазине «Серж»?

— Да, про этот магазин знаю давно. Искал как-то белый жилет под фрак для концерта «Песенки Вертинского» и нашел его именно в «Серже». Еще один жилет и костюм там покупал, их качеством остался доволен.

В чем задача современного поэта?

— Поэт рассказывает о жизни, живет ее. В ком-то его поэзия отзывается. Задача поэта одна: показать этот мир таким, каким его видишь ты, чтобы читатель увидел его твоими глазами, потом своими посмотрел по-другому, если это можно назвать задачей.

Ваши творческие планы и мечты? Лет через 10?

— Так далеко не смотрю. Есть планы, которые постепенно осуществляю. Мне интересно быть здесь и сейчас. Знаете, когда берешь новую книгу и начинаешь ее читать, думаешь: а чем закончится? И смотришь концовку, но ведь так не интересно. Как у Александра Твардовского: «Нет, ребята, я не гордый, не загадывая вдаль, так скажу: зачем мне орден? я согласен на медаль». Вот и я так: не загадываю вдаль. Все планы — в работе, в моей голове.

Есть ли у вас хобби? Увлечения?

— Я коллекционирую курительные трубки, колокольчики и с детства собираю открытки с изображением Деда Мороза. Бегаю по утрам около семи лет. Встаю обычно в 4-40, в 5 утра выхожу из дома и бегаю примерно час. За это время, пока бегу — слушаю музыку и мысленно решаю какие-то задачи, придумываю мизансцены.

Поэтами рождаются или становятся? Можно ли этому научиться?

— Наверное, все-таки рождаются. Можно научиться рифмовать, узнать про размер, но это не будет поэзией. Есть масса рифмованных строчек, текстов, которые не являются поэзией. Можно так же научиться музыке, играть на инструменте, но не быть композитором. Поэтом можно только родиться, они видят мир другим. Они как Дон Кихоты.

Есть такое мнение: если Бог наградил талантом, его нужно обязательно применять, развивать, это твоя миссия на земле. Согласны ли вы с ним?

— Конечно. А иначе какой смысл? Если вы что-то умеете, есть какой-то талант, то его надо развивать, понимать, что это большая ответственность. Есть что-то, что ты умеешь делать лучше, чем другие, либо вообще умеешь делать то, чего не умеет больше никто. Очень хорошо об этом сказал Шопенгауэр: «Tалант похож на стрелка, попадающего в цель, недостижимую для других, а гений — на стрелка, попадающего в цель, попросту невидимую для других». Если есть талант, надо попадать в цель, в которую другие попасть не могут.

— Что касается живописи, я постоянно рисовал, для меня это было важно. Что касается поэзии – я очень много читаю. У Ильи Репина есть такие слова о живописи, но я распространяю их на все творчество: «Сначала художник рисует просто и плохо, потом сложно и плохо, потом — сложно и хорошо, и только потом просто и хорошо». Я стремлюсь делать просто и хорошо. Как сейчас получается, не знаю, но все время я стремлюсь к «просто и хорошо».

Благодарим за помощь в создании рубрики
сеть магазинов мужской одежды «Серж»

sergkursk.ru

Фото: Юлия Богданова

Литература