Николай Винцкевич: «К нашей музыке тянутся те, кто устал слушать отечественную эстраду»

Новый день, новое интервью. Напомним, что уже можно познакомиться с младшим внуком — Леонидом Junior Морозовым, Марией и Сергеем. На очереди сын Леонида Владиславовича — Николай, который вот уже на протяжении четверти века не сходит со сцены, делая весомый вклад в популяризацию джаза, выступая на самых различных площадках и России, и Европы, и Америки. То же и с его композициями, их можно услышать на радиостанциях в разных точках планеты.

Глядя на вас, невольно верится, что родились вы с саксофоном в руках…

— Это вряд ли, потому что в детстве интересы были как у всех местных мальчишек — любил ходить на стройку, залезать на подъемные краны. А еще очень хотел играть в хоккей, но нормальной секции в то время не было. Максимум – команды, которые зимой играли в хоккей на пришкольном стадионе, а летом там же в футбол. Но я хотел заниматься только хоккеем. Очень любил его смотреть! Все эти баталии с Канадой и США…

А как дела обстояли со школьным образованием?

— В школе я был тихий троечник. Правда по истории у меня всегда была твердая пятерка, особенно по истории древнего мира и средних веков. Интерес к этим темам у меня не угас до сих пор. А вообще в школу не любил ходить, не мое это.

Что слушали в тот период?

— Самую различную музыку, в основном, любил тяжелый рок – Мetallica, Iron Maiden, Эдди ван Халена. И потом с возрастом довелось увидеть их вживую, на концертах в Москве и в Америке!

Но в итоге выбрали инструмент, который к року имеет мало отношения?

— К тяжелой музыке саксофон, конечно, не имеет отношения, а вот к року и рок-н-роллу вполне прямое. Я влился в музыку сначала нехотя, пытался осваивать гитару, потом блок-флейту. Но окружении отца всегда были саксофонисты, и все крутые Владимир Коновальцев и Лембит Саарсалу часто бывали у нас. Именно они во многом предопределили то, что я в итоге стал музыкантом. Они и были моими первыми учителями. Серьезные занятия у меня начались лет с 14-ти.

Потом Коновальцев порекомендовал Александра Осейчука, заслуженного артиста России, профессора Российской Академии Музыки им. Гнесиных. Стал ездить к нему в Москву ежемесячно, брать у него уроки. А потом поступил в Гнесинскую академию музыки, к тому же Осейчуку. Он крутой исполнитель и профессионал в области импровизации на саксофоне!

Кстати, и ваша сестра Мария, и племянник Леонид признавались, что хотят петь. У вас не было такого желания?

— Оно периодически возникает. Может, и попробую. Просто если ты играешь круто на саксофоне, ты должен круто петь. Особенно после того как поработал с фантастическими вокалистами.

Отец рано доверил вам выступления на одной сцене со звездами? Как думаете, какие цели он преследовал?

— Это закалка! Дома ты можешь играть прилично, а на сцену выходишь и волнение тебя захлестывает. Чтобы научиться совладать с ним, контролировать свои эмоции, фокусироваться на том, чтобы качественно все исполнить, необходимо выходить на сцену как можно чаще. Изначально выпускали меня ненамного – играл одну-две пьесы, потом уже когда стал играть лучше, совсем другая история.

Настоящим боевым крещением стал концерт с Лайонелом Хэмптоном?

— К тому моменту мне уже было 24 года, учился на последнем курсе Гнесинки и прилично играл. С первого курса много гастролировал по России со всякими различным коллективами поп-исполнителей. Не хочу вспоминать их имена, это было не самое лучшее время. В финансовом плане неплохое, но в плане музыки – полная беда.

Ну и конечно, выступление с Лайонелем Хэмптоном — это волнительно. Он же маэстро! Это человек, который в 15 лет играл на барабанах у Луи Армстронга. И Армстронг сказал ему в свое время: «Парень, смотри, стоит вибрафон, на нем вообще никто никогда не играл никакую музыку, а джазовую тем более». И Хэмптон стал осваивать его, в итоге стал первым в мире, кто играл джаз на вибрафоне и сделал его сольным инструментом. Потом он создал квартет с Бенни Гудманом, несмотря на все расовые дискриминации, квартет состоял из двух черных и двух белых музыкантов.

До выступления мы провели с Хэмптоном долгую репетицию, и это был как дополнительный урок. Так что, я получил не только опыт выступления с именитым музыкантом, но и знания.

Когда вышел ваш первый альбом, в одном из интервью ваш отец признался, что был удивлен тому, насколько красивые мелодии вы сочиняете. До этого он не знал, что вы не только исполнитель?

— Дело в том, что я начал писать музыку довольно поздно, лет в 25. Отец только замечал, что тяга к этому у меня есть, но вот серьезного уровня и большого количества произведений он от меня не ожидал, поэтому да, был удивлен. Когда началась тяга к фортепиано, я садился и сочинял. Что-то очень быстро сочинялось, на что-то тратилось почти месяц. Вообще, я пишу очень быстро, дня за три.

То есть сочиняете вы на фортепиано…

— Да, это гармонически правильный инструмент. Саксофон – это одноголосый инструмент, на нем нельзя играть аккордами. А в фортепиано у тебя может аккорд состоять из десяти нот. Фортепиано — это король инструментов, я считаю.

А вы сами были ли готовы к успеху своих альбомов?

— Когда композиция Vive L’amore была в течение месяца в хит-парадах Колорадо, конечно, я удивлялся. Разве о нас кто-то может знать? Но каким-то образом люди услышали песню, она им понравилась, они ее поставили в ротацию. Такого не происходит в России, у нас надо платить за любые эфиры. В Америке все по-другому. Там есть, конечно, радиостанции, на которые ты не попадешь, не заплатив денег, но при этом есть куча альтернативных крутых станций, которые не смотрят на деньги. Они просто ставят ту музыку, которая им нравится.

Получается, в ротацию ваша песня попала волей случая?

— Да. Просто кто-то показал эту песню девушке, которая ведет программу «Аспен Бит Колорадо», песня ей понравилась и все! До сих пор иногда бывает такое, что после концерта где-нибудь в Германии, на котором мы исполняли Vive L’amore, подходит человек и говорит: «Я эту песню очень хорошо знаю». Спрашиваю, откуда. Отвечает: «Я был в Колорадо, катался там на лыжах, а песню без конца крутили по местной радиостанции».

Позже эта песня победила на международном джазовом конкурсе Made in New York Jazz Competition. А песня Never Was A Doubt, записанная с Биллом Чамплином, звучит на многих радиостанциях мира – от Австралии до США. На Фейсбук мне приходят сообщения от людей из разных стран с просьбой прислать песню, чтобы они поставили ее в ротацию. В России такое представить невозможно.

Вы много выступаете и в Европе, и в Америке. Не было ли желания поменять место жительства?

— В основном я живу в Москве, в Курск приезжаю только на репетиции и концерты. Мысли о переезде были. В течение четырех лет я уезжал в Лос-Анджелес зимовать, месяца на три-четыре. Зиму я не очень люблю, а там очень тепло и есть океан, и очень много мест, где звучит крутая музыка. Там занимался выступлениям, работал в студии. Но мысли – это одно, а возможности — это другое. К тому же, я не хочу отказываться от концертной деятельности, чтобы зацепиться где-то в США или сидеть только там, ждать работы. Трудно отказаться от больших концертных залов в России и Европе, и иметь только один план – осваивать американскую жизнь. Мне интереснее приезжать туда, заниматься работой.

В общем, пока что я предпочитаю кататься по миру, играть концерты. Если надо будет, я всегда могу приехать в Америку и остаться там насколько пожелаю, в зависимости от задач, которые поставлю.

То есть Лос-Анджелес можно назвать городом вашей мечты?

— Да, вполне. В нем огромное количество музыкантов! Киноиндустрия! Очень много джазовых музыкантов, которые пишут музыку к фильмам. И там очень красиво – самый настоящий ботанический сад. Хотя местные жители жалуются на большое количество автомобилей и ухудшение экологии, но при этом над тобой летают попугаи, ходят вокруг скунсы, белки, олени. Повсюду цветы – фиолетовые, розовые. И вот это все в феврале!

Записывать альбомы в Америке – отдельное удовольствие. Потому что там большие возможности выбрать потрясающих музыкантов, причем, зачастую совершенно случайно, как это произошло с Джоном Патитуччи.

В основном люди там очень открытые и доброжелательные, отзывчивые. Всегда предлагают свои идеи для твоих произведений. К примеру, Билла Чамплина я ждал года три, и не знал, почему он не соглашается поработать со мной, думал, может, ему не нравится музыка. А у него был плотный гастрольный с группой «Чикаго». Как только он ушел оттуда, сразу позвонил, чему я был приятно удивлен. И видно было, что человек готовился. Пришел с готовой вокальной аранжировкой, придумал бэк-вокал. Это дорогого стоит. Работа с американскими музыкантами напоминает интересный творческий эксперимент. И конечно уровень студий впечатляющий.

Там записывали свой последний альбом?

— Да, в студии Робби Кригера, гитариста группы The Doors, ему уже больше 70 лет. Он до сих пор играет! Его студия вся в платиновых и золотых дисках, а еще в досках для серфинга. Там практически все музыканты занимаются этим.

Несколько композиций были записаны у него. И сам Робби присутствовал на нашей записи, и высоко оценил нашу музыку. Я лично его не знал, смотрю, сидит какой-то мужчина слушает нас, а потом Джоэль Тейлор меня уже представил. Интересно было познакомиться с реальной рок-звездой. Кстати, Джоэль играет в его коллективе, и он же эту студию рекомендовал.

Такое ощущение, что у вас очень много случайных встреч со знаковыми людьми?

— В Лос-Анджелесе всегда так. Встретить звезду на улице – очень запросто.

О трудностях, сопряженных с организацией «Джазовой провинции», вы знаете не понаслышке. Можете ответить, что дает силы его продолжать?

— Потому что это наша жизнь. Мы хотим ее сделать такой же интересной, как в других частях мира. Никто за нас не сделает этого. Поэтому главный двигатель – желание играть ту музыку, которую мы любим.

К нашей музыке тянутся те, кто устал слушать отечественную эстраду. Люди отдают отчет тому уровню, который держится на фестивале уже 22 года. Конечно, поддерживать его непросто, но ведь альтернатива какая? Если отец не будет его делать, и мы ему не будем помогать, тогда ничего не будет, вот и все. Я вот даже не знаю, взялся бы когда-нибудь за такой объем работы.

Постоянно возникают форс-мажоры, усложняющие жизнь. Бывает, что пропадают организаторы в других городах, происходит корректировка, а это тяжело, потому что концертные залы все расписаны. К тому же, колоссальные транспортные расходы — билеты из Европы, Америки, одни визы сколько стоят, а еще переезды по России, проживание, питание. Отец иногда думает, что придется квартиру продавать, чтобы раздать все долги.

Уникальность фестиваля состоит еще и в том, что делается он без бюджета, все разруливается каким-то чудом в последний момент. Хотя есть поддержка комитета культуры, Андрей Канунников помогал последние два года. Нет стабильности из-за того, что это происходит единоразово, потому что фестиваль не коммерческий и что-то заработать на нем нереально.

Но вы ведь понимаете, что бросать нельзя, на нем целое поколение людей выросло!

— Скажу даже больше, в этом году на этом фестивале пела девочка Майя Гицина, ее с 4 лет водили на «Джазовую провинцию»! Представляете? В общем, будем биться, а жизнь покажет.