Люся Мусатова: «Когда я создаю спектакли, я не могу назвать себя женщиной»
Откровенный разговор о том, победит ли онлайн-театр классический, чем приходится жертвовать ради сцены и какой спектакль хочет поставить больше всего
У нас уже выходила статья о поэте Люсе Мусатовой. А ещё Люся режиссёр. Большую часть жизни она отдала театру, создала свою экспериментальную студию «Мой маленький театрик», а теперь работает заместителем директора в Театре юного зрителя им. И.В. Селиванова. О том, как театр попал в её жизнь и что из этого получилось, Люся рассказала интернет-журналу «Морс».
Почему именно режиссура?
— Так получилось, что в ТЮЗе, где я занимаюсь с 9 лет, не было моих ровесников. Это были потрясающие люди, которые старше меня. Я всегда дружила со старшими, смотрела на них восхищёнными глазами. А потом прошло время, и появились люди, которые младше меня. Тогда я начала делать всякие капустники с ними, выступления. И случился в моей жизни капустник, который потом даже стал частью бенефиса Юрия Андреевича Давыдова. Он впервые за всю историю ТЮЗа был отмечен как самостоятельная режиссёрская работа, как творческая точка. Это было в стихах, это было отрежиссировано, это было глобально. Игорь Владимирович спросил, кто делал — все показали на меня пальцем.
А через несколько лет я пошла в 11 класс. Тогда Игорь Владимирович вызвал меня к себе в кабинет и спросил: «Куда ты собираешься поступать?». И как всякая приличная девочка в ТЮЗе, заканчивающая школу, я, конечно же, не сказала своему учителю, педагогу о том, что я собираюсь в театральное училище, поэтому соврала: «Литфак!». И он сказал, что хочет предложить мне помощь: «Хочу, чтобы ты работала в театре, но поступила на заочную режиссуру в Щукинское училище и её закончила». Но семнадцатилетняя девочка на заочной режиссуре в Щуке — это же пять взаимоисключающих вещей!
Разумеется, как историей доказано, я не поступила в театральный, я поступила в курский пед. Но то, что во мне разглядел Игорь Владимирович, вся эта режиссерская история, она от меня никуда не делась. В конечном итоге, когда я перестала работать в ТЮЗе, я пошла работать в один из вузов города Курска, которого сейчас нет — Курский институт социального образования. И там началась такая режиссёрская-режиссёрская работа в театре, который мы с сестрой создали. И до сих пор я этим занимаюсь, вот уже больше 20 лет.
В театральных кругах довольно широко распространено мнение, что женщин-режиссёров не бывает. А ты — пример того, что они есть и чувствуют себя не хуже мужчин. Или я ошибаюсь?
— Вообще, это очень спорный момент. Когда я создаю спектакли, я не могу назвать себя женщиной. Особенно, когда создается серьёзный спектакль в любительском коллективе. Одно дело, ТЮЗ, где есть система — ты понимаешь, что у тебя есть куча людей, которые тебе помогают. Ты знаешь, что ты поговорил с художником, пообщался с заведующим труппой, тебе собрали график репетиций, и всё хорошо.
А вот когда это любительский театральный коллектив, то ты тогда не мужчина, и не женщина. Ты человек, который берёт телегу и тащит. Нет, вне всякого сомнения, в профессиональном театре, наверное, проще с этим, потому что есть команда. Когда это любительский коллектив, то команды нет, есть организм, который функционирует, и никогда не знаешь, где выстрелит. Я не могу сказать, что нет режиссёров-женщин. Мы знаем Галину Волчек, мы знаем Татьяну Лиознову. Другое дело, что женщина-режиссёр, даже если она не женщина в момент создания спектакля, она всё равно остается женщиной. Потому что у неё же есть ещё супы, борщи, дети, обязательства какие-то, и она их выполняет вне зависимости от того, ставит она в этот момент спектакли, или нет.
Но женщины тем и отличаются от мужчин, что могут делать много дел одновременно. Юлий Цезарь считался гением, а вместе с тем современная женщина может одновременно общаться в интернете, разговаривать по телефону, готовить обед, стирать, красить ногти и ещё кучу всяких дел делать по дому. Это же история, уходящая корнями в наш генетический код. Мужчина шёл на рыбалку один — делал одно дело. Шёл поле пахать — пахал. А женщина дома стирала, с соседкой ругалась, убирала, огонь поддерживала, за детьми следила. То есть изначально женщина делала много дел, а мужчина только одно. Женщина — не режиссёр, потому что она параллельно делает ещё кучу всяких дел и, кажется, не полностью отдаётся процессу. Вот мужчина — он весь в искусстве! «Уйди, Маруся, я в печали!.. Я с головой в искусстве, я создаю шедевр!»
Я вижу режиссёров-мужчин и боюсь к ним подходить, когда они создают спектакль. Мне проще написать человеку во ВКонтакте», авось, когда сможет, ответит. А женщина может всё на свете делать. И при этом быть хорошим режиссёром.
А чем женская режиссура принципиально отличается от мужской? Спектакли получаются нежнее?
— А я не знаю, честно признаюсь. Любой режиссёр тащит на сцену своих тараканов, которые живут у него в голове. И… Да нет, наверное, ничем. Это же зависит от степени подготовленности режиссёра к процессу. Женщины, возможно, больше интуитивны. И даже если есть какие-то пробелы в прагматических вещах, в формулах (ведь любое искусство — это тоже формула, пусть и сумасшедшая), то женщина интуитивно выходит на это своим способом.
Недавно произошло торжественное открытие памятной доски Игоря Владимировича Селиванова — твоего учителя. Как изменился ТЮЗ за полтора года без своего создателя?
— Поразительная вещь, но Игорь Владимирович никуда не ушел. До сих пор кажется, что он сейчас выйдет из-за угла или позовёт тебя из кабинета своего. Мы постоянно с ним разговариваем. У нас появилась новая мебель в части зрительского присутствия, мы говорим: «Игорь Владимирович, как вы хотели!»
Я вообще очень эмоциональный человек. Татьяна Владимировна дала мне ключ от административной части, который висел на связке Игоря Владимировича. И вот периодически Игорь Владимирович «не отпускает меня с работы» — я не могу закрыть дверь ключом. Это значит, что мне нужно вернуться и проверить в кабинете ещё раз, что я не сделала: забыла мобильник, не выключила принтер или ещё что-то.
Театр за нами следит, и как я написала когда-то: «И создатель, за нами следящий украдкой, улыбнувшись, дает главный третий звонок».
Он всё время помогает, он все время с нами, он о нас заботится… А по-другому быть не может, потому что мы его дети, мы часть его жизни. Львиная доля всего, что он создал. А создал он каждого, кто каким-либо образом дотронулся до этого организма по имени Театр Юного Зрителя. И куда бы я ни уходила, какие бы крюки в своей жизни я не выбрасывала, от замужества до увольнения, я все равно возвращаюсь.
Поэтому изменился ли ТЮЗ без Селиванова, мы, наверное, это поймем через несколько лет. Сейчас Игорь Владимирович рядом. Это самое главное, что надо понимать. Театр будет, пока Селивановская энергия будет в нем жить.
Три самые важные вещи, которым тебя научил Игорь Владимирович.
— Не сдаваться… Не сдаваться. Не сдаваться!
Приходилось ли чем-то жертвовать ради театра?
— Да. И единственное, наверное, о чем я жалею, — это… семья. Семья оставалась без меня, мой ребенок оставался без меня… Да надо было ребенка чаще с собой в театр таскать, авось бы она не пошла по той дороге, которая есть у неё в жизни — не поперлась бы режиссуру и, возможно, было бы ей проще. Конечно, когда ты занимаешься творчеством, страдает семья.
Может быть, появись у меня семья в жизни позже, я бы, наверное, по-другому что-то сделала. Но когда в твоей жизни есть первая любовь — театр, ты ей отдаешь всё. Оттого очень трудно впустить в свою жизнь что-то столь же важное и столь же масштабное.
Я вышла замуж, была счастлива, но театр-то никуда не уходил. Ты все равно ему отдаешь мысли, отдаешь чувства. И, да, ты сократил количество театра в своей жизни — у тебя же семья, но мысли-то все равно там, ты всё равно хочешь туда вернуться. И возникает тогда внутренний конфликт, в котором ты начинаешь сопротивляться. А у тебя в семье же тоже есть зрители, если говорить что весь мир театр. И в какой-то момент зритель не понимает, в чем конфликт. А ты стремишься всеми мыслями туда, и вместо того, чтобы помочь тебе справиться с этим конфликтом, возникает жуткая ревность к делу, которое ты любишь, которым ты занимаешься. И вот… Я не замужем! (смеётся). Но у меня замечательная дочь, которая абсолютно нормально общается с папой, и любят её оба родителя.
Что тебе самой нравится в театре как зрителю? Какие спектакли ты бы посоветовала посмотреть курянам?
— Я бы посоветовала курянам посмотреть хороший спектакль. Невозможно сказать, плохой спектакль или хороший, руководствуясь только мнением другого человека. Поэтому нужно самому посмотреть как можно больше спектаклей и сделать свой вывод. Более того, для вас спектакль может быть плохим, а для кого-то очень хорошим.
Пока ты не услышишь, как поют «Битлы», сколько бы тебе ни напевал Мойше, ты не сможешь понять, нравятся они тебе или не нравятся. Что касается меня, я вообще офигенный зритель. Я выключаюсь как режиссер, если спектакль хороший. Я забываю, что знаю каждого человека, который находится на сцене. Я просто смотрю спектакль и не думаю: «Ох! Там, Ванька, Танька, Манька так хорошо играют!», а сопереживаю персонажу. Вот в этот момент я осознаю, что я смотрю хороший спектакль.
Например?
— Давным-давно я смотрела спектакль «Дикарь» в Драмтеатре, но я была маленькая. И я помню, что вышла после спектакля с устойчивым чувством ненависти и радости, что случилось торжество справедливости относительно главного отрицательного персонажа.
Благо в моей жизни был театр, и я уже тогда не олицетворяла персонажей со сцены с людьми в жизни. А потом встретила актёра, игравшего этого самого персонажа. Я тогда подошла к нему и говорю: «Знаете, вот я посмотрела спектакль, и вы там были такой отвратительный, такой противный! Вас просто хотелось убить!» А он улыбнулся и спросил: «А сейчас не хочется?». Я ему тогда объяснила, что я же про персонаж говорила. И он поделился, что ему такое в первый раз сказали — обычно люди просто проходили мимо и косо смотрели.
То же самое было, когда я смотрела у нас в театре «Мышка бежала…», один из спектаклей Игоря Селиванова-младшего. Практически сразу я отключилась от того, что на сцене Аня, Лена, Виталик и Женя. Нет, это были персонажи, а я с ними вместе рыдала, смеялась. А после спектакля, когда зажегся свет, когда актеры вышли из образа, я снова увидела своих соратников, своих сотоварищей по сцене. Вот это для меня показатель очень большой. А когда я обращаю внимание на то что, текст мы перепутали, где-то переиграли — всё, для меня уже спектакль проигран. Это беда.
А можешь рассказать про какой-нибудь «проигранный» спектакль?
— Есть одна пьеса, которую я очень люблю и знаю наизусть. И вот, в одном из театров, несколько лет назад, я смотрела эту пьесу. И более того, мне подарили билет во второй ряд, и я из второго ряда смотрела…
Я считаю, что это неуважение — уходить со спектакля. Это больно всегда, если вдруг я понимаю, что лучше уйти. А я же сижу во втором ряду, актеры же меня чувствуют! И, не дай бог, они меня увидят, я же им буду мешать! Поэтому в антракте у меня было два варианта — либо пойти в буфет, там замужаться [«выпить», прим.ред] и вернуться в зал, либо пойти печалиться домой. И нарушила свой принцип, я ушла со спектакля, потому что я не смогла досмотреть.
Как удалось пережить полгода онлайн-театра? Не переживёт ли он театр классический?
— Нет! Категорически нет. Никакой онлайн-театр не переживёт театр классический. Даже если для того, чтобы жить, придется играть спектакль для одного единственного зрителя в зале, я готова играть спектакль для одного единственного зрителя. Главное, чтобы это был живой зритель, с живыми реакциями, чтобы мои паузы строились от того, как чувствует зрительный зал, даже если в нём сидит один человек.
Когда открылся сезон в ТЮЗе, я увидела горящие глаза актеров, после того как спектакль закончился. Да, люди в зале в масках, их там не сто семь человек, как у нас в малом зале, а сорок семь, но они живые! Они дышат с тобой, они тебе сопереживают. Я сидела в зале среди этих зрителей, и я точно также не снимала маску, но была частью происходящего. Это было таинство театра, которое невозможно познать через монитор.
Когда началась вот эта вся пандемическая штука, конечно, я обрадовалась — я смогу посмотреть всё, что хотела бы. Но нет. Это другое. Кино — это кино. Театр — это театр. Театр через монитор — это вообще непонятно что. Одно дело, когда это телевизионный спектакль: пусть даже он снят одним дублем, но для этого выставлены камеры, настроен нужный план, поставлен правильный акцент. Другое дело, что чаще всего театры снимают рабочую версию спектакля для режиссера, не предполагая, что её потом увидит кто-то ещё. От этого теряется качество, ты не видишь деталей. Только сидя в зале можно почувствовать, что режиссёр от тебя, как от зрителя, хочет в этот момент. А он ведь закладывает в спектакль свои желания.
И вот в чем гений режиссера обычно бывает? В том, чтобы зритель в нужный момент смотрел туда, куда хочет режиссер, видел то, что хочет сказать режиссер, чувствовал то, что режиссёр чувствовал. А через экран не видно деталей, люди маленькие. Да я лучше мультик посмотрю. И да, возможно, через двадцать лет мне скажут: «Помнишь, что ты говорила? А у нас все случилось!». Но это все получится только если мы придумаем, как в онлайне играть спектакли. Только это уже будут другие спектакли, они будут отрепетированы в интернете, будет другая аппаратура. Но на сегодняшний момент для меня театра «по интернету» не существует.
В какой момент спектакль можно считать законченным?
— Нет, тут другое. В какой-то момент ты понимаешь: всё, спектакль закончен, он готов, мы его больше не играем. Вот так. Потому что спектакль рождается в момент первой встречи со зрителем, а потом он начинает расти. Он растёт, на него ходят посмотреть, потом он проходит свое крещение боевое. Потом живет, развивается, у него появляется свой характер. Рано или поздно спектакль отрывается от режиссёра, и периодически режиссёр возвращается, и говорит: «Ааа! Люди, вернитесь!». А актер какой-нибудь начинает спорить: «Да не было этого! Да не двигал я туда табуретку!». То есть постановка начинает жить. А потом у неё жизнь заканчивается. В любительских театрах это связано с тем, что чаще всего уходят актеры. Живет четыре года театр, а потом обновляется полностью.
А почему так происходит?
— Потому что вот пришли «бубль-гумы», которые ничего не могут, вот их чему-то учат, вот они попали в спектакль, его сделали, а потом выпустились из университета. И что делать? Спектакля больше нет. Знаешь, чем в ТЮЗе интереснее? Спектакль, рожденный много-много лет назад, обновляется новыми кадрами, новыми какими-то актерами. Меняется массовка, основной состав, но постановка продолжает жить, жить и жить. Не знаю, что должно произойти для того, чтобы в ТЮЗе спектаклю сказали «Всё!». Ту должно быть благословение режиссёра, художественного руководителя, полная неактуальность материала.
Но удивительное дело, Игорь Владимирович умудрялся находить такие пьесы, которые насущны через время. Как он это делал — непонятно. И если бы на ногах был спектакль «Две стрелы» до сих пор, мы бы его играли с удовольствием, потому что он до сих пор актуален.
Каждый спектакль появлялся в нужное время. У нас в репертуаре ТЮЗа семнадцать спектаклей в этом сезоне. Это говорит о том, что семнадцать названий могут появиться в нашей афише — спектакли, которые мы можем собрать, отрепетировав, поставив декорации и так далее. Они могут прийти к зрителю, вне зависимости от того, кто их режиссёр. Спектакль живет и развивается до тех пор, пока он нужен зрителю. А потом вдруг может наступить момент, когда всё — этот материал больше зрителю не интересен.
Какой спектакль ты хотела бы поставить больше всего?
— Я хочу поставить спектакль про свою счастливую жизнь. Мне хочется заняться своим спектаклем, персональным, в котором будет мало театра и много настоящей счастливой жизни. Это не значит, что театр не будет в ней присутствовать. Он будет, он есть, но я по-другому распоряжусь этим ресурсом. Я просто сразу познакомлю новых актёров постановки с тем, что в моей жизни есть ещё театр. Не забывайте, пожалуйста, об этом. Всякий раз, когда вам захочется сказать: «Ааа! Где борщ?», я скажу: «Вот, театр!». Не говорите потом, что я вас не предупреждала. Пока всех это устраивает. (смеётся)
