Чтение: работы победителей фестиваля «В рифме города». Проза

ПАМЯТЬ

На днях Олег Николаевич встретил своего друга, который долгое время жил на севере.

Они накоротке поговорили, и тот пригласил его в гости посмотреть новую квартиру, поговорить, вспомнить старых друзей. Ещё не перевезя семью, жил он один, занимаясь ремонтом своей квартиры, собирая мебель и потихоньку осваиваясь в некогда родном ему городе.

Этому новому микрорайону власти, не сильно утруждаясь, дали название «Южный», и находился он на окраине города.

Проводив на выходные жену с дочерью к тёще в деревню, Олег, выполняя своё обещание, почти через весь город поехал к нему. Проговорив всю ночь, они уже на следующий день утром стояли на остановке, покуривая и продолжая всё ещё не оконченный разговор с бесконечными воспоминаниями, восклицаниями и примерами.

Это было троллейбусное кольцо. Отсюда они отходили по трём маршрутам, один из которых шёл через весь город, почти до дома Олега Николаевича.

Их внимание привлекла собака, которая тоже находилась на остановке. Она то беспокойно ходила, то садилась, внимательно поглядывая на людей, то вставала и забегала наперёд к подходившим троллейбусам. Собака была среднего роста, светлая шерсть ее блестела. Было видно, что она домашняя и замечались некоторые признаки породы.

Глаза были внимательны и печальны.

Наконец подошёл нужный троллейбус. Махнув на прощание рукой, он зашёл через среднюю дверь, а собака, вдруг прыгнула в заднюю. Уже когда поехали, увидел её на площадке, сидевшую в углу. Через несколько остановок вошла пьяная компания, каждый держал в руке недопитую бутылку пива. Они вели себя шумно. Это были настоящие современные дебилы. Фуражки козырьком назад. Пьяные морды и бессвязная речь.

Один из них, заметив собаку, подошёл к ней:

– Что, пива хочешь? – и хотел подсунуть ей бутылку. Пёс зарычал. Матерясь, отскочил от него и, размахнувшись бутылкой, хотел ударить пса.

Олег, наблюдавший за этой сценой, схватил его за руку и вырвал бутылку.

– Ты чё, дядя, тоже пива хочешь? – и длинноволосый, с квадратной мордой сильно ударил его в живот.

– Милиция, – закричала какая-то женщина, и двое мужиков бросились к нему на помощь. Согнувшись, он всё же увернулся от второго удара, успев ногой ловко двинуть одного из них в зад, выскочившего на остановке.

– Что, к другу едешь? – сказал, подойдя к собаке. Она посмотрела на него грустными глазами и слегка вильнула хвостом.

Когда он вышел на своей остановке, пёс тоже вышел из троллейбуса и, подождав, пока проедут машины, перешёл на другую сторону улицы. Уверенно пробежав вдоль домов и дальше через сквер, скрылся за поворотом.

– Интересно, куда он побежал? И, видно, дорогу знает, – подумал Олег, идя в том же направлении и подходя к своему дому.

Время шло своим чередом, весна полностью вступила в свои права. Земля была местами белая, всё равно как от припорошенного снежка. Осыпавшиеся цветки отцветших молодых яблонь создавали вокруг какую-то торжественность и опрятность.

В воскресенье всей семьёй собрались на дачу. Укладывая вещи в машину, Олег вспомнил, что одолжил дрель товарищу, новоселье у которого недавно отмечали. И они поехали в «Южный». Дрель нужна была на даче просверлить пробки для карниза, повесить который жена просила давно.

Проезжая мимо остановки троллейбуса, он увидел старого знакомого, жёлтого, с белыми лапами и крупной головой пса, из-за которого тогда произошла драка. Тот, немного побегав возле остановившегося троллейбуса, прыгнул в заднюю дверь. Олег увидел на стекле цифру, говорившую, что этот троллейбус идет туда к ним.

Целый день, что бы он ни делал, из головы не выходила собака. «Значит, по этому маршруту она ездит постоянно, – размышлял он. – А как она домой возвращается? Зачем она ездит?» Эти вопросы не давали ему покоя. – «Через весь город, – думал он, – и знает, в какой троллейбус заходить». Рассказав об этом удивительном случае на работе и немного пообсуждав с коллегами, он не пришел ни к какому мнению, и всё это потихоньку забылось.

Как-то опять в воскресенье жена попросила сходить за хлебом. Магазин, или как сейчас называют «Супермаркет», находился недалеко от дома. Дочка тоже захотела пойти с ним в надежде и себе выпросить что-нибудь. Идя назад домой с покупками, он вдруг опять увидел эту собаку, которая не спеша бежала вдоль домов. Отдав дочери сумку, он быстро пошёл за собакой. Его охватило волнение. Сам не зная почему, он то шёл, а иногда даже бежал, чтобы не упустить собаку из виду.

Высотные здания закончились, дальше был небольшой пустырь, на краю которого среди деревьев стояло двухэтажное здание, ограждённое забором, с несколькими ютившимися рядом хозяйственными постройками. Собака с ходу проскочила в калитку и подбежала к зданию, на крыльце которого стоял старик.

При виде собаки тот обрадовался, замахал руками, пытаясь погладить пса. А тот прыгал вокруг, стараясь лизнуть его в лицо, всячески выражая свою радость. Бесцветные глаза старика оживились, он всё время бормотал:

– Буран, Буранушка, ты меня проведал, ты не забыл меня!

Подойдя ближе, Олег Николаевич учтиво поздоровался, рассказал, где видел эту собаку, и спросил, чья она и как сюда попала.

Старик долго молчал. Видно было, как он напрягался. Множество мыслей пронеслось в его голове. Печальные события бередили ему душу. Растревоженные воспоминания не давали покоя. Он вытер тыльной стороной ладони глаза и заговорил печальным, немного надтреснутым голосом.

Выйдя на пенсию, Панин Василий Петрович, так звали старика, занимался пчёлами, держал своё хозяйство: кроликов, кур. Жили хорошо, ни в чём не нуждались.

Его жена, крепкая, дородная, была работящей, покладистой бабой. Жили в своём доме, построенном с помощью её братьев сразу после женитьбы. Сколько времени прошло, а видится как сейчас.

Уже и старушки-жёнушки нет. Старшая дочь живёт где-то на севере. Давно уже не приезжала.

– Жива ли? Среднего сына разорвало миной. Разряжали её пацаны. Много их здесь было, снарядов, патронов. Вся земля была нашпигована. Большие были, жестокие бои. До сих пор аукается: то корова подорвётся, то ребята найдут, благо разряжать не стали. Знают, чем кончается. А сколько сапёры вырыли да за город вывезли, и счёту не подлежит.

Младший жил отдельно своей семьёй, но после смерти матери что-то у них с женой не сложилось, и они разошлись. Было ему уже за сорок, сын большой у него. Как так? Вроде жили хорошо. Что случилось – непонятно. Пришёл он к отцу жить. Бывшая жена запретила внуку приходить, когда узнала, что привёл он через год себе новую жену, да ещё с ребёнком. Потом у них появился свой сын. Невестка сначала была тихая, покладистая, а как родила, возомнила себя хозяйкой. Житья не стало. Всё ей не так: то ходишь не так, то кашляешь не так. Совсем жизни не стало.

Василий Петрович часто вспоминал свою жену, тосковал, ходил на кладбище и обо всём ей там рассказывал. Всплакнёт немного. Неспокойно на душе, сердце ноет.

А на кладбище тихо, хорошо. Никто не нарушает думку горестную. Вроде легче становится.

А пожаловаться больше некому. Тяжело одинокому человеку. С сыном понимания не было. Откачнулся он как-то, всё больше ей потакал да угождал. А когда город стал всё ближе и ближе подходить к их дому, вот уже и десятиэтажка рядом выросла, и вовсе перестал разговаривать.

Сносить их собирались. Взамен квартиру хорошую обещали. Да ему, как ветерану войны, и метры побольше, и этаж получше полагались. Поэтому то не конфликтовали они с ним, затаились. Опять-таки, как ни крути, деться некуда, нет опоры. Терпеть надо. Друзей уже давно нет, родственников тоже. Совсем один остался. Как-то, когда ещё старушка жива была, уже поздно вечером постучался соседский пацаненок и говорит:

– Деда, возьми щенка. А то мне мама не разрешает. Говорит, иди, выкинь его назад. Я его в овраге нашёл, жалко мне его.

Сроду у нас собаки не было. Раньше-то и самим есть было не чего. А когда жизнь наладилась, то так привыкли и не думали о собаке.

– Как зовут его?

– Буян, – отвечал мальчик.

То ли Буран, то ли Буян – мальчик «р», видимо, не выговаривал. Так и стал у них жить. Это был настоящий буран-ураган. Он ни минуты не сидел на месте. Рос быстро, был смышленым. Бегал по грядкам, топтал рассаду, но, получив пару раз веником от бабушки, сразу перестал бегать и ходил только по дорожкам. Кур своих знал, а на улице чужих отгонял от дома.

Вспомнилось… Зима в тот год была холодная, и они пускали на ночь Бурана в дом. Он трепал веник, таскал галоши по комнате, прыгал, шалил, но они не сильно на него ругались. А еще однажды увязался с Петровичем в магазин; когда переходили дорогу, засуетился Буран, испугался, бросился назад домой и попал под машину. От удара откинуло его в кювет. Долго они его выхаживали. Раны смазывали, бинтовали и ветврача вызывали, но ничего, оклемался.

Так и жили втроём, пока его Матвеевна не отошла к Господу. Когда её хоронили, очень беспокойно он себя вёл: метался, прыгал, что даже пришлось его привязать. Выл надсадно и тоскливо. Прощался. Понимал, что больше не увидит её никогда.

И вот теперь один он остался у Петровича, кто его не предал и не бросил.

Когда получили квартиру, жена сына уже работала в администрации города, видно, по старым связям устроилась. Квартиру дали большую, трёхкомнатную, на втором этаже и в хорошем месте. Пронырливая и настойчивая, она стала добиваться устроить, или, можно сказать, упечь Василия Петровича в дом престарелых. Теперь он ей был совсем не нужен. Это раньше она ходила по инстанциям и говорила, что все должны заботиться о ветеранах. В чужом глазу соринку замечала, а в своём и бревна не видела.

Вот так он и попал в дом для ветеранов и инвалидов, в такой же старый и перекошенный, как они.

Никому они и здесь не были нужны. Персонал их особо вниманием не баловал. Вот только на праздник Победы приезжали какие-то люди на дорогих машинах, дали всем по пакету подарков: апельсинов, конфет, яблок… и уехали. Да школьники концерт показали. Вот и всё. А так день на день похожий. Тоскливо, грустно.

– За что же они меня сюда? – день и ночь думал Петрович, глядя в окно. Жить было невмоготу. Хотя бы кто проведал, хотя бы кто доброе слово сказал. Шибко горько было на душе…

Ещё перед праздником решил он съездить домой, взять награды, костюм выходной. Единственно, что там осталось и было дорого. Буран встретил его несказанной радостью, прыгал, гавкал, облизал все руки, норовил лизнуть в лицо и всем своим видом показывал, как он доволен, что видит своего хозяина.

А вскоре, когда он поехал забрать последнее, что осталось там в этой жизни – фотографии, то Буран не отставал ни на шаг. Ходил за ним по пятам, путался под ногами, когда он собирал фотки, разбросанные на окне и даже на полу. Вещи их уже были упакованы и часть мебели была увезена.

У него были ключи, о которых он им не говорил, прятал их в сарае. Но теперь и они не нужны. Скоро здесь никого не будет. Да и ничего от дома и от его прошлой жизни не останется.

Кое-как доковыляв до остановки, он начал прогонять Бурана домой. Но тот упорно не хотел идти. Жалостливо заглядывал в глаза, забегал вперёд, вилял хвостом, всем своим видом показывая глубокую преданность и нежелание расставаться.

Петрович через переднюю дверь вошёл в троллейбус, а Буран тут же вскочил в заднюю и пошёл вперёд к своему хозяину. Подошёл и положил голову на колени, грустно глядя на него. «Куда же мы с тобой, родной ты мой? Негде там тебе жить», – бормотал он, поглаживая собаку.

Потихоньку дошли до дома, если можно так назвать это казённое заведение.

Только Петрович зашёл, как бдительная санитарка, увидев собаку, схватила веник и бросилась за ней. «Иди, иди домой», – прошептал он и побрёл в свою комнату.

Буран не знал, что делать. Покружив по двору, начал скулить на крыльце, но выбежавшие санитарка со сторожем шуганули его. И он, поджав хвост, скрылся за воротами. Старик, глядя в окно, тихо всхлипывая, плакал. Его маленькое морщинистое лицо ещё больше сжалось. Из глаз, выцветших от времени, медленно катились слёзы. Чем он ему мог помочь? Как с ним быть?

Вспомнилось, как они втроём жили, как было хорошо и радостно. Вспомнилось и далёкое, фронтовое. Тот затяжной, жестокий бой, когда они только через двое суток преодолели неширокую низину в пойме реки и залегли в перелеске.

До хутора было рукой подать, но эти метры стали последними в его военной биографии, а для многих стали и последними в жизни.

Земля дёргалась под ним и вздыбливалась от разрывов, а он всё бежал и бежал, сплёвывая песок, с перекошенным лицом и что-то, как все, то ли кричал, то ли хрипел.

Бежавшему впереди солдату пропороло осколком брюшину и кишки свисали через руку, которой их придерживал. Но он продолжал бежать, стреляя одной рукой в агонии боя, ничего не замечая. Затем остановился, удивлённо посмотрел на свой живот, и грянул на землю.

Рядовой Панин, не останавливаясь, бежал дальше, не замечая смертельной пляски взрывов, ничего не слыша и не понимая, пока близко разорвавшийся снаряд не бросил его на ветки берёзы, срезанные осколками.

Всё погасло, наступила тишина. Очнулся на третьи сутки. Открыл глаза и увидел перед собой собаку, которая лизала ему руку. Она начала жалобно скулить, затем гавкать, звать на помощь людей. На боку у неё была сумка с красным крестом. Это была санитарная собака.

Бой давно ушёл дальше, развивая успех их батальона. Подошёл пожилой солдат с волокушей:

– Мы уж и не чаяли живых тут найти, – сказал он, перекатывая раненого на носилки. – Вот собака помогла. Накинув лямки на плечи, потащил его к санчасти. Так благодаря собаке и выжил.

В следующее воскресенье Буран опять появился, скуля и прыгая под окном, зовя своего хозяина. Петрович увидел его, засуетился, начал шарить по тумбочке, ища, чем же угостить своего любимца, и поспешил на крыльцо. А тот чуть не сбил его, прыгнув на грудь. Радости его не было предела. Лизал его лицо, руки, визжал, прыгал.

Они пошли к раките, возле которой любили сидеть на пеньке обитатели этого дома. Поглаживая собаку, рассказывал о своём житье и всё удивлялся, как же он нашёл сюда дорогу и смог добраться. В обед, похлебав наскоро супа, выложил из тарелки на газету кашу и маленький кусочек мяса (такие тут были порции), завернул всё и опять пошёл к раките угощать своего родного, преданного друга.

Вечером он исчез, а в следующее воскресенье, к несказанной радости обоих, появился опять. Видно, не хотел он с ними там оставаться дома, когда они не ходили на работу.

Так продолжалось всё лето. Буран регулярно прибегал, все уже привыкли к нему и не прогоняли, не обижали, но удивляться не перестали.

В середине сентября Петрович слёг. Невыразимая тоска, безысходность, ненужность никому и одиночество сломили его.

Буран скулил, прыгал возле окна, но никто не выходил к нему. Садился на крыльце и заглядывал в глаза каждому выходившему, но хозяина не было. Тогда он лёг перед окном, положил голову на лапы, и так остался до утра, не сводя глаз с окна.

Ночи были уже холодные, он дрожал, скулил, но с места не уходил. Сторож сжалился, принёс откуда-то лист шифера, положил один конец на землю, а другой – на два чурбака.

Вот и получилась вся его будка. Так он продолжал нести свою нелёгкую собачью службу по охране своего любимого хозяина и день и ночь, всё время, не отходя ни на минуту со своего поста.

В конце октября Петровича не стало. Буран проявлял необычное беспокойство.

Метался взад-вперед, прыгал, скулил жалобно, с невыразимой тоской. Даже сторожу стало не по себе.

Выйдя на крыльцо, он цыкнул на него, но потом понял, в чём дело, махнул рукой и ушёл опять к себе. К утру он затих и больше не вылезал из-под своего навеса.

Через день были похороны. Завхоз подогнал подводу. Двое рабочих с санитарками вынесли гроб. Небольшая группа людей вышла проститься. Заведующая сказала несколько слов, и процессия из пяти человек тронулась на кладбище.

Позади всех, опустив голову и тяжело переставляя лапы, брела собака. За пустырём начиналось кладбище, и там был отведён участок для дома престарелых. Сына на похоронах не было. Может, извещение не дошло, посылали по старому адресу, а они теперь жили на новой квартире. Может, ещё какая причина, кто знает. Опустили гроб в свежевырытую могилу, кинули землицы, закопали и поставили крест с табличкой «Панин Василий Петрович». Так закончил свой путь защитник Родины, её достойный гражданин, замечательный человек.

Рабочие сели с завхозом на телегу и поехали, санитарки пошли назад пешком.

Буран остался один. Идти ему было не куда и не к кому. Хозяин его здесь – значит, и ему надо быть здесь. Он лёг, положил лапы на холмик и завыл. И столько в этих звуках было тоски и горя, что невозможно выразить словами. Выл до самого вечера, а потом замолчал и начал рыть могилу, хотел как можно ближе быть к своему хозяину.

Через неделю пришёл сын. Окликнул его. Буран всё так же лежал на холмике, положив голову на лапы. Падал мокрый снег, припорошив ему спину и голову. Пёс с укором посмотрел на него, не встал, не вильнул хвостом. Перед ним стоял чужой, презренный человек. Силы уже покидали его. Из глаз медленно катились слёзы. Он останется здесь, навсегда со своим любимым хозяином и будет преданно служить ему вечно.

А снег всё падал и падал…