Тимур Халиуллин: «Я выхожу на схватку с органом один на один. И каждый раз не знаю, чем обернется»
Органист, лауреат международных конкурсов, солист Белгородской и Курской филармоний, Тимур Халиуллин собирает аншлаг на каждом своем концерте. Не важно, проходит выступление в Тюмени, Самаре, Воронеже или в городах Италии, Австрии, Германии. Дело не только в инструменте, на котором играет Тимур. Но еще в исполняемых программах: музыкант играет и классику Баха, и современные саундтреки Ханса Циммера.
Пообщались с Тимуром между его двумя выступлениями в Курске — о характерах разных органов, музыкальных турах и о том, каково это выступать, когда сидишь к зрителям спиной. Рубрика создана при поддержке магазина «Серж».
Тимур, если сравнивать орган с разными стихиями: как бы вы описали этот инструмент?
— Орган — это есть вселенная, в которой все стихии: огонь, вода, земля и воздух. И не случайно орган так долго продержался в культурной среде разных эпох. Он был актуален и в барокко, и в романтизме, и в классицизме. Что особенно удивительно, он приобрел новые краски в 21 веке.
Ни одного похожего органа вы не найдете. А придя на разные концерты даже одного органа, вы будете каждый раз удивляться, как же по-разному может звучать один инструмент.
Часто орган сравнивают с космосом. Гениальный Тарковский неспроста взял звучание органа и звучание музыки Баха для того, чтобы изобразить голос планеты Солярис. Поэтому орган — это испокон веков что-то космическое, божественное. Например, в эпоху барокко — это голос Бога. В наше время — это Ханс Циммер , который использует звучание органа в фильме «Интерстеллар» и прочих космических фильмах.
А помните момент в жизни, когда поняли, что это не просто занятия музыкой. Когда захотели связать с органом свою жизнь?
— Орган — это тот инструмент, к которому я пришел неожиданно не только для моей семьи, друзей, окружения, но и для самого себя. Поэтому сказать, что с детства я мечтал стать органистом, я не имею права. Я был классическим музыкантом с традиционным путем развития: музыкальная школа, музыкальный колледж, консерватория с классом рояля и композиции.
Орган я увидел и услышал впервые вживую только на первом курсе Санкт-Петербургской государственной консерватории. Тогда я начал заниматься факультативно этим инструментом и понял, что возможностей у него очень много. Это возможность играть музыку разных стилей, играть не только руками, но и ногами, не только в церкви, но и в концертном зале, гастролировать и путешествовать.
Поэтому орган — это инструмент, который стал результатом и своего рода подарком в моей судьбе после долгого-долгого пути развития музыканта как пианиста и музыковеда в колледже. Он открыл дорогу в мир концертирующего музыкального исполнительства, в мир европейской музыкальной культуры. Я посмотрел уже солидную часть Европы, поездил, попутешествовал. Более того, в нашей стране более 150 органов. Гастролируя, я знакомлюсь и с нашей страной, путешествую от Калининграда до Хабаровска.
Благодаря органу, у меня новые друзья, новые контакты, новый репертуар, в конце концов, новые награды, которые дали мне возможность творить на широкую ногу, ни в чем себя не ограничивать. Любые воплощать творческие сумасшедшие эксперименты , фестивали, проекты, сочинения, импровизации, старинные произведения и современные, барокко и рок, саундтреки и музыка кино, сочетание органа и этнических инструментов — вот все эти возможности, которые раскрасили мою жизнь и вместе с этим жизнь музыкантов, с которыми я играю, — все это дал мне орган. Вот, что он для меня в жизни значит.
Не скажу, что это 100% моя жизнь, потому что у меня появился ещё колокольный орган карильон, клавесин, рояль, но орган занял солидную часть, стал моим проводником в мир большой концертной деятельности.
Недавно у вас был концерт в пятитысячном зале в Санкт-Петербурге. Но вы также выступаете в камерных залах, в костёлах. Влияет ли зал на качество звука? И какие залы предпочитаете вы?
— Во концертной деятельности я как раз люблю именно то, что нет ничего повторного. Каждый раз всё разное. Как можно не любить камерный зал, например, Тюменской филармонии с небольшим органом в одиннадцать регистров или предпочесть только пятитысячный зал «Тинькофф Арены» в Петербурге. Нет, в каждом зале своя особая атмосфера.
И знаете, даже оказалось, что на сцену с залом в пять тысяч зрителей выходить намного проще, чем, например, на родную сцену Белгородской филармонии, где сидит делегация изысканных ценителей, которые знают, на что идут, — это ответственнее.
Сравнивать звук и органы практически невозможно. Можно сравнить рояли, скрипки, как бы они не отличались друг от друга, они всегда хотя бы общую форму имеют, одинаковое количество клавиш, струн — это традиция. А орган — это самый нетрадиционный и нешаблонный инструмент, потому что в курском органе три клавиатуры, он цифровой, в органе Кафедрального Калининградского собора — шесть клавиатур и 8525 труб. У американского цифрового органа Rodgers кроме звуков органа, есть звуки клавесина, челесты, колокольчиков, литавр, встроенных в звуковую карту. И каждый раз мы получаем разный звуковой результат и используем для разной музыки. Орган можно адаптировать под разные события.
Вы помните все органы, на которых играли?
— Конечно. Орган — это как человек со своей душой, со своим характером. И если бы я не подружился с этим ограно-человеком, то не смог сыграть на нём концерт. А если подружились, он уже становится частью тебя навсегда. Приезжая каждый раз на старое место, где я уже играл, я знаю, что от этого инструмента можно ждать, что на нем лучше звучит, что не следует брать для такого инструмента.
Тогда как установить этот контакт, чтобы инструмент почувствовал тебя и как-то откликнулся? Орган — не гитара, с собой его в тур не возьмешь.
— Здесь я опять проведу аналогию с человеком. Для того, чтобы человека понять, мы должны хотя бы сначала его увидеть лично, затем услышать, затем тактильно поздороваться, может обняться, затем пообщаться, затем в чем-то разочароваться, а в чем-то — удивиться, впечатлиться, вдохновиться. Мне нужен это контакт, а контакт — это время — самое дорогое, что требуется в нашей профессии.
Мы никогда не делаем концерт в день приезда. Органист обязан приехать за два дня до выступления и эти два дня посвятить ознакомлению с инструментом. Музыкант ставит запись, слушает, как звучит орган в зале, проверяет, какие регистры звучат выигрышно, какие — не очень, какая особая краска, отличающая от других инструментов, выигрышна на этом органе, корректирует репертуар и, общаясь вот так с инструментом, запоминает, где и что расположено, потому что все в разных местах. И только вот в процессе этого общения в течение большого времени перед концертом можно достигнуть хорошего результата.
Сколько вы репетируете ежедневно?
— Нет четких пределов для репетиций. Я стараюсь репетировать все свободное время, что у меня есть. Но вот со временем сейчас становится все сложнее и сложнее, из-за гастролей и работы по организационной деятельности, потому что мало просто приехать и сыграть концерт. На самом деле, для музыканта самое сложное — это процесс подготовки, он самый длительный, самый мучительный, это еще и процесс организации бытовых моментов: дорога, проживание, покушать тоже нужно.
И когда на концерте я выхожу уже на сцену, знаете, честно, что я думаю: «Фух, ну слава Богу, вот наконец-то я там, где должен быть, и я могу сейчас хорошо сделать свою любимую работу». И не думаю больше ни о чем на этой свете. Вот я в той точке, ради которой все это было. Я выдыхаю с облегчением. Это вот тот момент блаженства, который так иском каждым человеком. Поэтому сказать, что я испытываю трудности на сцене, не могу. Труднее то, что предшествует выходу на сцену.
Сколько времени нужно, чтобы разучить новое произведение и «донести» его до сцены?
— Сложное произведение может долго учиться, но если поставить жесткие сроки, можно за несколько дней его подготовить. Бывает и такое, когда ноты скинули только накануне, и вот ты должен что-то сделать. Если адаптировать и меняет фактуру, можно получить более скорый результат.
Академически серьезные произведения, например, Прелюдию и Фугу Баха не выучить за неделю, это месяцы работы. Их нужно взять заранее, летом разобрать, обкатать, обыграть, записать и только потом выносить на сцену.
А ноты современных произведений, саундтреков откуда вы берете?
— Большая часть тех экспериментальных программ, которые я показываю, я делаю полностью по слуху, из головы, подбирая сам и компонуя произведения. Вот, например, минувшим вечером прозвучал «Интерстеллар». Автор этой концепции, построения темы — это я. Я её сам переложил на виолончель, прописал партии на рояль, на орган, на ударные инструменты, это мой продукт, основанный на авторской музыке Ханса Циммера.
Органист всегда выступает в качестве соавтора, даже в баховской музыке. Ведь Бах не прописывал тембры, не прописывал оркестровку. Все эти интерпретаторские примочки, если так можно сказать, — это то, что делает каждый органист на свой вкус и на свою ответственность.
У вас то репетиции, то выступления… вы постоянно за инструментом. Ваши руки — они не болят?
— Если орган очень тяжелый физически, то есть туго нажимаются клавиши, то, конечно, руки устают. Недавно я играл в Казани, это был большой концерт с государственным симфоническим оркестром республики Татарстана. Вот на этом органе я чуть не переиграл себе руку, потому что этот орган практически невозможно продавить, не применив серьезные физические усилия. Очень тугая клавиатура тянет за собой сотни деталей внутри этого исторического инструмента, который построен по традициям эпохи старинных голландских школ. Вот такие органы, конечно, могут не только утомить руку, но и привести иногда к такой профессиональной болезни, которая называется тендовагинит — это воспаление сухожилищных влагалищ.
Однажды, когда я был студентом Петербургской консерватории, я переиграл руку на трансцендентных этюдах Ференца Листа и ходил в гипсе на правой руке, прямо перед поступлением в консерваторию. И такие профессиональные болезни тяжело и долго лечатся, их нужно правильно и вылечить сразу, чтобы не было рецидивов. Но самое главное — это вовремя дать отдохнуть, чтобы не привести в непоправимые последствия, как было, например, у Шумана, который растягивал специально пальцы, много играл, переиграл себе руку и потом уже не мог излечиться полностью. Но на таких инструментах, как в Курске, — это электронный цифровой орган с очень легкой воздушной клавиатурой, — переиграть руку невозможно.
У вас много достижений и профессиональных наград. В каком-то смысле вы можете считать себя непобедимым чемпионом. Есть ли какой-то внутренний азарт или музыкальная злость, в хорошем смысле, чтобы быть первым, лучшим? Есть какая-то ответственность за это?
— Конечно, есть, но я бы ни за что не стал сравнивать музыку со спортом, и именно в этом контексте я всегда очень скептически отношусь к конкурсным наградам. Конкурсные награды — не самое важное в нашей жизни, в жизни музыканта. То, за что я испытываю ответственность, — это быть самим собой.
Чтобы быть самим собой, нужно знать, кто ты есть, чтобы знать, кто ты есть, нужно попробовать разные пути, чтобы понять, какой из них твой собственный. Мало просто найти этот путь, самое трудное — идти им, невзирая ни на какие сворачивающие тропинки и обстоятельства. Вот то, что я точно знаю и понял к своим 33 годам, — я точно знаю, где моя территория и в чем я хорош. И какие бы конкурсы ни были, я точно знаю, где мое преимущество.
Мой конек — это комплексный подход к музыке. Это не только качественная игра произведения, это еще и качественное его осмысление и преподнесение, это обязательно литературный комментарий к произведению, это грамотное построение программы, сочетание музыки не только с визуальным рядом, но и с любым другим видом искусства: литературой, живописью, и это проявляется в разных программах.
Я нашел для себя интересный конек — виртуозно играть ногами. Почему мне это не использовать? Я могу играть без ассистента, это тоже фишка, которой не каждый органист может похвастаться. Вот такие маленькие победы составляют общее чувство уверенности, что я на своей территории, здесь я — король. Я не лезу в другие территории, не пытаюсь ни с кем сравниться — это было бы глупо, как и органы сравнивать, и абсолютно тщетно, потому что каждого свое преимущество.
Победил тот органист, который понял, в чем его преимущество и как он может этим пользоваться, чтобы донести органную музыку для максимального большего количества людей. Орган пребывал во время советского периода в небольшом забвении, а сейчас в этот период возрастающего интереса к органу. Я счастлив, что попал на этот период культурного развития в контексте всего мирового культурного движения.
Тимур, орган требует физической натренированности и ногами, и руками. Как-то себя тоже поддерживаете в физической форме? Я видела в соцсетях — вы на велосипеде катаетесь даже зимой.
— Хоть в -20. Вообще велосипед — мой основной вид транспорта, когда я в Белгороде. Это даже не просто для тренировки, я так передвигаюсь: я живу в шести километрах от филармонии, 20 минут в дороге провести — прекрасно.
Но вы не думайте, что на органе нужно больше физической силы, чем на рояле. Это ложные представления. Звук на рояле зависит от силы удара по клавише, а на органе — от того, какой включен регистр. Орган очень сложен координационно, а это не только физика, это ещё и связь нейронов в мозгу. Важно постоянно поддерживать себя в такой комплексной форме, когда и гибкость присутствует, и мыслительный процесс, как у хорошего организатора какого-то большого мероприятия, как у продюсера. Самое главное — быть гибким по мысли, дерзким новатором, экспериментатором, уметь схватывать на лету, управлять оперативной памятью и тут же адаптироваться, привыкать.
Я выхожу на схватку с органом один на один. И каждый раз не знаю, чем обернется. Как по острию ножа идешь! И ощущение какой-то схватки передается в зал, заставляет людей быть начеку. Это делает мою игру живой, когда вы видите, что перед вашими глазами родится музыкальное произведение или выродится.
Никогда не бывает 100% ровных программ. Всегда бывает какая-то жертва: как бывает перед войной или нулевой пациент во время пандемии. Перед войной — это сакральная жертва перед революцией. Вот такие сакральные жертвы, нулевые пациенты есть и на моих концертах. Это первая ошибка, первый прокольчик, маленький, пусть не заметный для других, но во мне это запускает внутренний механизм, все взвинчивается, все службы загораются, все готово, и дальше все идет как по маслу.
Смело скажу, что не каждый бой с органом я выиграл, потому что это слишком дерзко, слишком опасно. Есть программы, в которых я не справился.
Тимур, во время концерта вы сидите спиной к зрителям. Чувствуется ли какое-то напряжение зала, восхищение зрителей?
— Есть и такие органы, в которых я сижу лицом или боком. Но вы знаете, сильно это не меняет ситуацию, потому что я всегда энергетику ощущаю. Если я слышу, что в паузах какая-то невероятная тишина и люди буквально впитывают и ждут, что будет дальше, это придает особый эмоциональный настрой. Или слышу, что зазвучал телефон, могу отвлечься, но быстренько купирую это. Если я сижу лицом к залу, я могу даже иногда на кого-то посмотреть — это бывает редко.
Особенно тяжело играть в Европе, когда органист запрятан на хорах и его не видно, нет того ощущения торжественности концерта, потому что публика не видит меня: как я улыбнулся, как переносятся руки с клавиатуры на клавиатуру, как пляшут на педалях ноги, какой на мне костюм, как я поклонился, как я преподнес себя и музыку.
Конечно, можно сказать, что это другая концепция, ведь музыкант лишь ретранслятор воли Бога и воли композитора, но для меня важно другое, что музыкант всегда выступает. И пусть он не изменяет текст, но он через свою призму, восприятие изменяет видение этого звучания текста. Мне важен этот контакт — триединство: композитор, исполнитель, слушатель. В Европе я не чувствую этого контакта с публикой, и меня это немножечко напрягает каждый раз. Ну ничего, к этому тоже можно привыкнуть. Там зато другое возникает, там перестаешь чувствовать себя собой, чувствуешь себя лишь проводником какой-то временной шкалы. Ты переносишь в настоящее божественную музыку, превращаешь ее в звучащую здесь и сейчас.
Вы — солист Белгородской филармонии, с недавнего времени — еще и Курской филармонии. Можете сравнить города, может быть, публику: курскую и белгородскую. Есть ли какая-то разница?
— Поскольку это соседние регионы, то в публике я большой разницы не вижу. Это типичный образец такой южной публики, когда очень искренне и ярко все воспринимают. Когда выходил на сцену всего лишь на второй в истории Курской филармонии органный концерт, кто-то, как на рок-концерте, взвизгнул и чуть ли не крикнул «браво», а я ещё ни звука не издал. Вот такая типичная южная черта.
В Сибири же никогда по публике не поймешь, насколько она рада или довольна. В зале все сидят очень скромно и, что интересно, очень редко публика провожает аплодисментами, стоя. Это вовсе не значит, что не понравилось. Потом они поджидают тебя у выхода и высказывают все подробно лично, по очереди, один на один.
А курская, белгородская и украинская публики — это, конечно, фонтан эмоций. Иногда, не дождавшись окончания произведения, между частями публика уже начинает аплодировать. И в этом нет ничего плохого, это не от незнания традиции, просто так понравилось, что нет мочи терпеть. И вот это очень тоже радует.
Разница есть, конечно, в городах. В Свиридовском зале самое главное преимущество — это организационный момент. Настолько слаженно все работает, в Белгороде у нас немножечко свободнее. Здесь в концертном зале невероятный светодиодный экран с кулисами, что просто увиливает восприятие органной музыки в разы. Это преимущество, которым можно гордиться.
Но зато в Белгороде у нас духовой орган, настоящий, с вибрацией трех тысяч труб и воздухом. В Белгороде свой собственный органный зал. И филармония сосредоточена в одной точке, где сконцентрированы все силы, без разрозненного по географии положения. Здесь есть свой хор, оркестр, духовой, камерный, у нас больше коллективов, у нас такая инфраструктура, как государство в государстве — это наше преимущество.
Мне нравится находить преимущества, и я никогда не назову себя человеком, который ищет хоть что-то неладное в этом мире. Я нахожу плюсы и им радуюсь.
Если пофантазировать: вы хотели бы, чтобы ваши дети продолжали ваше дело, тоже стали музыкантами?
— Если бы у меня были дети, я бы от них действительно не отстал, я бы их, как и мои родители изначально, принуждал заниматься много, потому что ребенок никогда не в состоянии заниматься восемь часов в день — это ненормально с точки зрения физиологии, но это нужно. Я благодарен родителям, что поначалу они принуждали меня, затем я это полюбил. И со своими бы детьми, я бы ещё сделал чуть пожестче: я бы не в семь лет отдал в музыку, я бы с четырех уже начал, чтобы побольше времени сэкономить на начальные азы.
Именно на орган?
— Нет, главное стать музыкантом хорошим. А музыкант — это комплекс: хороший человек (уж не знаю, насколько я им стал, но я всегда к этому стремился), хороший рассказчик, хороший компаньон, хороший ансамблист и только потом уже — хороший солист. Быть просто солистом — это не так сложно, сложно быть комплексным музыкантом, когда ты готов на любые эксперименты, когда ты можешь быть и солистом, и ансамблистом, когда ты можешь и исполнить чужую волю, и можешь транслировать свои взгляды и вдохновлять людей.
Вот это и есть для меня тот образец, который был всегда ориентиром с эпохой барокко — Бах, Гендель, они не были органистами. Вы можете сказать, кто был Бах? Ну вряд ли мы скажем, что это органист, мы даже не имеем право сказать, что это только композитор. Он был всем: он же и исполнял, он был и клавесинистом, и настройщиком, и органным консультантом, и сам издавал, и публиковал, и чинил органы, и сочинял музыку, и 13 детей успел сделать, и несколько раз женился и все такое. В общем, это был настоящий живой человек, у которого не было границ. Вот настоящий образ музыканта для меня такой, хотел бы быть таким и к этому всегда стремлюсь по возможности.
На сцену вы всегда выходите в костюме. Это как-то способствует общему настрою концерта? Может быть, вы под концертные программы выбираете разные костюмы.
— У меня не так много костюмов. Я всегда это оставляю на второй план, потому что самое главное — это то, что я несу эмоционально. Поэтому костюм просто придает легкой торжественности. У меня нейтральные костюмы, без кричащих цветов и узоров.
Для меня самое важное, чтобы костюм не отвлекал зрителей, не сковывал меня во время движения, а на органе их много, больше, чем на рояле. Разные уровни поднятия руки над клавиатурами заставляют меня каждый раз смотреть на подъем плеча и локтя, на покрой, чтобы ничего не морщилось и не стягивало. Это большая сложность — найти такой костюм, сказать вам по правде. И вот те три костюма, которые у меня сейчас в ходу в филармонии, за эти все десять лет, что я работаю, они очень долго подбирались и, конечно, на это у меня всегда не остается времени.
Я считаю, что исполнитель должен быть всегда в торжественной одежде. Многие современные музыканты, даже такие, как Гергиев и Мацуев, считают: пусть одежда будет удобная, не важно, что это будет сорочка черного цвета, выпущенная нараспашку, без ворота и без торжественных белых или каких-то галстучных вещей. Но я считаю, что людям всегда важно увидеть на сцене что-то, чего они не видят в окружающей жизни. Ведь они же видят и так обычную одежду, и черные цвета в мире и так преобладают, увы. И приходят на концерт люди за яркими, торжественными эмоциями, подтянутыми музыкантами в красивой одежде. Мы же любим зайти в красивую отремонтированную комнату, а не в какую-то просто удобную, но некрасивую. Поэтому вопрос удобства должен идти вместе с вопросом красоты. И здесь я всегда придерживаюсь костюма, галстука или бабочки, как бы оно не сковывало горло — это уже второе.
Я всегда говорю и своим студентам, и тем, с кем я играю, когда встает выбор, что надеть, я всегда рекомендую: «Беленькая сорочка, галстук или бабочка и костюм. Давайте уж уйдем от этих черных сорочек нараспашку, пусть великие играют в этом, но мы будем придерживаться торжественной классической традиции». Я всю жизнь мечтал о смокинге, у меня ещё его никогда не было, но я уверен, что он бы мне подошел, и с удовольствием когда-то это свое упущение я исправлю.
Мы сейчас вышли из изоляции, и я думаю, у вас тоже есть какие-то свои планы на ближайших год, даже на несколько лет.
— Начну с того, что изоляции как таковой не было. У меня было очень много гастролей. Несмотря на то, что многие коллективы, оркестры, хоры заглохли на какое-то время, органисты, наоборот, вышли на передовую, потому что органом можно заменить так или иначе хор или оркестр. Гастролей было очень много — больше, чем до пандемии. Например, в марте только 18 концертов. Из них 5 лишь в Белгороде, остальные — гастрольные. А ведь это все концерты с разными программами, на разных органах, в разных городах. Больше половины месяца я провожу на сцене. Это ведь не просто два часа, это ещё репетиционный процесс. Вот март у меня оказался самым гастрольным за всю мою концертную жизнь. Сейчас я в этом состоянии пребываю.
А планов очень много. Уже прописывается 2022-й год на гастроли. Например, в октябре открываю сезон в Красноярской филармонии с двумя органными концертами, в декабре — в Челябинской филармонии буду играть свою экспериментальную программу «Виртуозная педаль», когда весь концерт играют только ноги. Потом играю в Омской филармонии: будут орган и волынки.
Продолжатся концерты в Курской и Белгородской филармониях. И, конечно, я собираюсь воплотить в жизнь свой проект: попробовать погастролировать с органом и карильоном.
То есть и в Курске, возможно, мы это услышим?
— Да, почему бы и нет, если удастся организовать транспортировку.
Также будет интересно
«Своим примером я стала доказывать, что в Курске читают». Книжный блогер Лидия Важинская
Лидия Важинская — писатель, книжный блогер, соорган
«Ресторанам легче собрать сервисный сбор, чем прибегнуть к услугам профессионала». Сомелье Елена Акулова
Если ваши познания в выборе вина заканчиваются на&nbs
Сообщить об опечатке
Текст, который будет отправлен нашим редакторам: