ЧТЕНИЕ: ВЛАДИМИР КОСОГОВ. СТИХИ
Изучаем ретроспективу в прошлое придирчивого к самому себе Владимира Косогова
Владимир Косогов
29 лет. Журналист
Первая попытка высказаться в рифму случилась в девять лет. Но это нельзя было назвать сочинительством. Это была попытка описать мир новым языком, сложным и колючим. Осознанно писать начал в 16 лет – стандартный возраст для ямба и амфибрахия. Впрочем, тогда я даже не знал, что это такое.
Не уверен, что к поэзии должно что-то подталкивать. В этом и беда происходящего, и триумф: ты просыпаешься — и в голове крутится строчка, ты едешь на встречу – и начинает крутиться другая. Потом вырастает стихотворение. Оно еще голое и холодное, как новогодняя елка на распродаже. Задача поэта не только создать текст, но и «нарядить» его, сделать его стихотворением. Это уже труд опытного сочинителя, поэта, который отдает отчет своему творчеству, ценит его и одновременно желает быть услышанным и понятым.
Пишу довольно редко и придирчиво: на свет выходят пять-шесть стихотворений в год. При этом написано их может быть гораздо больше, но они мне не нравятся как автору. Я их опускаю в погреб, как соленые огурцы – они пригодятся в голодный год. Что касается тематики, то это вопрос бессмысленный. У хорошего стихотворения нет темы, но есть мотив, есть острая струйка дыма, которая режет глаза. С другой стороны, у каждого поэта есть определенный ареал поэтического обитания. У меня это ретроспектива в прошлое. Я задержался на этом этапе и стал уже затаптывать выращенною мною же клумбу. Сейчас хочу смотреть вперед, а не назад.
К критике отношусь хорошо, главное, чтобы она не была оголтелой: такой разнос ради разноса. Это глупо в первую очередь для критикующего, а не для пишущего. Любой разгром – конструктивен. Как правило, на месте снесенного здания, появляется новое, которое лучше и больше.
Читаю очень много, отмечу только некоторых самых важных для меня авторов. Конечно, чаще всего на журнальный столик попадают современные авторы: Сергей Гандлевский, Олег Чухонцев, Александр Кушнер, Борис Рыжий, Денис Новиков, Юрий Казарин и многие другие. Поверьте, в России сейчас есть кого почитать, очень много талантливых авторов, достойных самого массового прочтения. Курянам, например, советую обратить внимание на земляков – Романа Рубанова и Андрея Болдырева.
***
В ночную смену собирал отца:
Кусочек хлеба, сало, два яйца,
Дымится чай в замызганном стакане.
И если жизнь отматывать с конца,
То этот натюрморт – на первом плане.
Еще луна над городом плывет
И тьма беззубый разевает рот,
Закрой глаза – но чудо непреклонно:
Отец – на смену, мама – третий год
В больничной тьме вздыхает обреченно.
И я один иду в четвертый класс:
Отец с ночной не размыкает глаз.
Будить его мне жалко и неловко.
И в это утро каждому из нас
Мерещилась счастливая концовка.
* * *
Лги, память, безмятежно лги…
С. Гандлевский
Остался колокольный звон
из детства, молоко парное,
и память крутит, как циклон,
забытое и роковое.
Вот я, картавый. Девять лет.
Совсем большой, на самом деле.
Боюсь, что пачку сигарет
найдут родители в портфеле.
Потом очкарик, а потом –
жирдяй, пархатый, кто угодно –
топчу отцовским сапогом
окурок, и дышу свободно.
Пиши письмо без запятых,
без букв строчных, без извинений,
к балконной раме сядь впритык,
держа полнеба на коленях,
пусть крепко екнуло в груди,
глуши вином шестое чувство,
и все, что будет впереди —
скорей погибель, чем искусство
***
Трагическое послание
в Железногорск в качестве извинения
Я. Г.
I
Когда я выйду из лечебницы
В окно второго этажа,
В халатах мятые нахлебницы
Испишут два карандаша.
Закурит врач над фотоснимками,
Намокнет синяя печать.
И будут мужики с носилками
Таить, скрываться и молчать.
II
На златом крыльце сидели недобитки и шпана.
Ели-пили, пили-ели, выходили из окна.
Нет ни правды, ни обмана, только творческий резерв.
Вышел русский из тумана – удивился, протрезвев.
Катим яблоко по блюду: раздватричетырепять.
Только я водить не буду, буду жить и умирать.
Камень, ножницы, бумага – выбирай последний путь.
Выпивай у стен сельмага. Жизнь запомни наизусть.
Мы ни в чем не виноваты, нас согнали в эту тьму.
Аты-баты, шли солдаты, чики-брыки, на войну!
* * *
Возьми такси до Луначарского,
И возле храма выходи.
Два шага вниз – и неба царского
Глоток взрывается в груди.
Бараки были и останутся
У входа в городской музей.
Здесь парочки не обнимаются,
Бандитских сторонясь ножей.
Чуть ниже – корпуса фабричные
И работяги невпопад
Слова привычно-неприличные
Про тех, кто выше говорят.
Короче, если вам захочется
Понять, какой всех ждет конец,
На Луначарского песочница
Тому пример и образец:
Прямоугольник обездоленный,
Соседский приютивший хлам.
Пивными банками наполненный
С окурками напополам.
Звон колокольный надрывается,
Трещит «Электроаппарат».
Здесь жил поэт. Не жил, а маялся,
Но съехал пару лет назад…
* * *
Христос воскрес, а Лёша не воскрес.
Попал на Старом рынке, у «художки»,
Как рассказали старшие, в замес,
Минут пятнадцать ждали неотложки.
В двух метрах продавали куличи,
Иконки, серебро — в церковной лавке.
И напрягались, словно силачи,
Святые лики, лежа на подставке.
Хоть Богоматерь хмурила чело,
Косясь на шило, всаженное строго
Под пятое — смертельное — ребро,
Быстрее не приехала подмога.
Подумал я: успеет ли простить
Меня Господь? И можно ль отвертеться?
Лишь медсестра пыталась запустить
По новой обескровленное сердце.
* * *
Тяжкой долею гонимы,
Связаны одной судьбой,
Заходили в магазины,
Закупались колбасой,
Пивом светлым, пивом темным,
Водкой теплой, как навоз.
И гудел о чем-то стремном
Одноглазый паровоз.
Светит месяц, светит чистый,
Как цыганка в золотом,
Мы его в ломбард на Чистой
До аванса отнесем.
Нет, не думы роковые
Хмурят бледное чело,
Это деньги гробовые
Тратить время подошло.
Я добрался до конечной
Остановки, где тупик.
Там мороз бесчеловечный
До костей в меня проник.
И остался, как заноза,
Лет на семьдесят вперед.
Долгожданная мимоза
Все никак не расцветет.
* * *
Учился на тройки, езжу теперь на «тройке».
В старом троллейбусе люди друг другу волки:
Заденешь плечом соседа, услышишь: «Падла!
Грязный и рваный, так тебе, сука, и надо!»
Так мне и надо. В рюмочной захудалой
Я выбираю между бесцветной и алой
Жидкостью, что на витрине и в прейскуранте
Лучшая перспектива при всем таланте.
Что тебе снится, Тускарь? О чем печалишь?
Банки пивные, как поплавки, качаешь.
Думаешь выйти из берегов в апреле,
Все затопить к чертям на Страстной неделе?
Это ли не финал? Торжественный, величавый,
Мною предсказанный, речью моей картавой,
Глоткой моей луженой, хрипящей матом
В троллейбусе, ускользающем за закатом.
[starbox id=17]
