Чтение: Андрей Болдырев

Продолжаем читать местных современников. 

---

Андрей Болдырев

31 год

Здесь должен был быть короткий рассказ о себе, но писать о себе — дело неблагодарное, я считаю, что это удел биографов и комментаторов, поскольку жизнь моя не отличается ничем от других людей с их радостями и горестями. Скажу лишь, что в этом году в престижном московском издательстве «Воймега» у меня наконец-таки вышла книга, которая называется «Моря нет», за что я, в первую очередь, благодарен Алексею Коровину и Александру Переверзину — моему редактору, а также Ольге Нечаевой, которая занималась корректурой текстов. Книгу эту я ждал без малого десять лет, и теперь ее выход — большое событие лично для меня. Событие почти сравнимое с рождением ребенка, коих у меня, кстати, двое: девочка и девочка. А прекрасное и парадоксальное название книги мне подсказала замечательный русский поэт Марина Кудимова.

Вот я и предлагаю уважаемым читателям, если они хотят узнать обо мне чуть больше, прочитать некоторые стихи из книги, а также и те, которые туда не вошли. Мне кажется, они расскажут обо мне гораздо больше, чем я бы это сделал сам.

---

* * *

не горизонт, а среднерусская

необозримая тоска

в густом саду тропинка узкая

и лёгкий дым от костерка

жизнь веточкой в руках сломается

сгорит и превратится в прах

и дым всё выше поднимается

и мы от дыма все в слезах

идём сквозь сад из рая нашего

в пути не разнимая рук

куда любимая не спрашивай

не оборачивайся вдруг

* * *

В гостинице «Центральной», на третьем этаже,

уже порядком пьяный, с досадой на душе,

поэт Вадим Корнеев, что искренность любил

в стихах, мне про евреев и русских говорил —

и дым тянулся плоский болгарских сигарет.

Он говорил, что Бродский — посредственный поэт.

Он говорил, искусно при этом матерясь,

что мы с культурой русской утрачиваем связь;

и, по столу вдруг стукнув могучею рукой,

гремел как репродуктор, а за его спиной

две вырастали тени архангелов-певцов:

соломенный Есенин, берёзовый Рубцов.

И мы сидели, словно Давид и Голиаф.

И знал я, безусловно, что он, сильнейший, прав.

От тёплой водки с перцем стоял в буфете гам,

а в голове вертелся извечный Мандельштам.

* * *

Песенка

Песенка спета. За это

я благодарен судьбе.

Даже по старым приметам

ты не узнаешь А. Б.

Твой же наивный Андрейка,

как и давным-давно,

сядет на ту же скамейку

в парке Бородино,

где мы когда-то встречались.

Так посмотреть: и сейчас

здесь всё как прежде осталось,

за исключением нас.

И если спросишь ты, многое ль

мне говорит о былом

этот на улице Гоголя

пятиэтажный дом;

в окнах, до боли знакомых,

свет, раздирающий мглу;

твой незатейливый номер

и таксофон на углу;

отблеск багровый заката,

хмурость предзимних небес;

мальчик, который куда-то,

встав со скамейки, исчез, —

я не отвечу на это,

как не ответила ты.

Старая песенка спета.

Аплодисменты. Цветы.

* * *

Марине

Я помню, как исчезли все с танцпола,

басы колонок стихли за спиной,

как в сердце вновь ожившем закололо,

когда на твой я обернулся голос —

и ты явилась предо мной.

О, если бы мне что-то помешало

прийти туда и если б не свела

судьба нас, ты бы музыкою стала,

не той, что целый вечер нам играла, —

той, что всегда со мной была.

* * *

Я проснусь оттого, что мне ночью звонят,

в трубку хрюкают, воют, мяучат, рычат.

— Заходи как-нибудь, — говорят мне, — в лото

да в картишки сыграешь с нами,

коньяку дорогого попили б, а то

что ты маешься целыми днями.

— Заходи, — говорят, — мы накрыли на стол,

зеркала занавесили, вымыли пол,

перемыли тебе все кости:

ждём тебя, дорогого гостя.

— Обязательно, — я отвечаю, — зайду.

Может — в следующем, может — в этом году.

А потом с боку на бок всю ночь напролёт

я кручусь: жизнь верёвочку вьёт.

* * *

В парке им. Первого мая

Небес на сумеречном фоне —

как будто много лет назад —

закрытые аттракционы

печально на ветру скрипят.

Февральский зажигает вечер

сырой фонарь над головой.

Снежинки кружатся навстречу —

и я один иду домой

вдоль облупившихся фасадов,

в ночную темень вперив взор,

а за чугунною оградой

белеет Знаменский собор.

Выходят люди из собора,

где раньше был кинотеатр

«Октябрь». Когда умолкнут хоры

и ангелы уснут, хотя б

на час побыть опять ребёнком

и вместе со своим отцом

прийти сюда смотреть «Кинг-Конга»…

…Вот оборвалась киноплёнка,

а мы ещё чего-то ждём.

* * *

Ночное купание

Владимиру Иванову

Приняв на грудь у водоёма,

на ощупь в воду мы зашли —

и тотчас стали невесомы

и оторвались от земли.

В глубокой тьме и в звёздной пыли,

в открытом космосе вдвоём

за горизонт событий плыли,

за наших жизней окоём,

за ту черту, где берег виден

и лодка старая, — туда,

где из воды сухими выйдем

иль в воду канем — навсегда.

* * *

В Варшаву

Когда в предместье так цветёт акация

и птицы упоительно поют,

что человек? — nieboszczyk na wakacjach*, —

но тем милее наш земной приют.

Особо если перебраться за реку,

в одном из местных баров выпить за

космическую музыку Манзарека,

курить, пуская смерти дым в глаза.

Мы знаем, что с рождения нам впарили

билет в один конец и что назад

дороги нет: в небесной канцелярии,

как ни крути, а визу не продлят.

Жизнь так вкусна, что стоит расплатиться

и выйти не оглядываясь. Мгла

всё поглотит, музы‘ка прекратится

и ветер сдует пепел со стола.

*Мертвец в отпуске (польск.).

* * *

Что там вечно ищут идиоты?

Музыку в коробочке пустой?

В. Косогов

Слова все будут сказаны, и навсегда со мной

лишь музыка останется в коробке черепной.

Там, где в провалах памяти поставлен жирный крест,

в душе играет маленький мой духовой оркестр.

В какой-то неожиданный доходит вдруг момент:

в руках чужих и опытных я просто инструмент.

Покрутят пальцем-ключиком у моего виска,

внутри отыщут кнопочку — и включат дурака.

* * *

Пакет

Рылся в коробках, в шкафу обыскался:

фотоальбома семейного нет —

от переездов совсем истрепался,

мама все фото сложила в пакет.

Вот они, снимки, где мама моложе

(держишь в руках её — руки дрожат),

в этом пакете: где дядя Серёжа,

бабушка с дедушкой — рядом лежат.

* * *

Кукушка

Как много выпало, кукушка,

лет на моём веку?

Я в однокомнатной клетушке

уже совсем ку-ку.

Но не от мании величья

пою, ты не права,

а просто защищаю птичьи

на эту жизнь права.

Придут, повестку в ящик бросят

на самый Страшный суд.

И если выйти вон попросят —

я без прописки тут.

Не страшно выпасть из реестра —

кукушкой жить страшней,

что больше не находит места

себе среди людей.

* * *

Олегу Дозморову

Все тяжелей с утра мне восставать от сна.

Придешь в себя, как в съемную квартиру, —

на кухне кран течет, и дует из окна,

и закипает жизнь в кастрюле мира.

Я много пережил, и с переменой мест

слагаемых лишь множились потери.

Но ждет меня еще последний переезд,

который ощущаю в полной мере.

Так незачем туда тащить с собою хлам —

оставить все, но навести порядок.

Прекрасен бутерброд, который сделал сам,

а чай — невероятно сладок.

орфография и пунктуация авторские.

 

[starbox id=17]