ЧТЕНИЕ: ВЛАДИМИР КОСОГОВ. СТИХИ

Изучаем ретроспективу в прошлое придирчивого к самому себе Владимира Косогова

---

Владимир Косогов

29 лет. Журналист

Первая попытка высказаться в рифму случилась в девять лет. Но это нельзя было назвать сочинительством. Это была попытка описать мир новым языком, сложным и колючим. Осознанно писать начал в 16 лет – стандартный возраст для ямба и амфибрахия. Впрочем, тогда я даже не знал, что это такое.

Не уверен, что к поэзии должно что-то подталкивать. В этом и беда происходящего, и триумф: ты просыпаешься — и в голове крутится строчка, ты едешь на встречу – и начинает крутиться другая. Потом вырастает стихотворение. Оно еще голое и холодное, как новогодняя елка на распродаже. Задача поэта не только создать текст, но и «нарядить» его, сделать его стихотворением. Это уже труд опытного сочинителя, поэта, который отдает отчет своему творчеству, ценит его и одновременно желает быть услышанным и понятым.

Пишу довольно редко и придирчиво: на свет выходят пять-шесть стихотворений в год. При этом написано их может быть гораздо больше, но они мне не нравятся как автору. Я их опускаю в погреб, как соленые огурцы – они пригодятся в голодный год. Что касается тематики, то это вопрос бессмысленный. У хорошего стихотворения нет темы, но есть мотив, есть острая струйка дыма, которая режет глаза. С другой стороны, у каждого поэта есть определенный ареал поэтического обитания. У меня это ретроспектива в прошлое. Я задержался на этом этапе и стал уже затаптывать выращенною мною же клумбу. Сейчас хочу смотреть вперед, а не назад.

К критике отношусь хорошо, главное, чтобы она не была оголтелой: такой разнос ради разноса. Это глупо в первую очередь для критикующего, а не для пишущего. Любой разгром – конструктивен. Как правило, на месте снесенного здания, появляется новое, которое лучше и больше.

Читаю очень много, отмечу только некоторых самых важных для меня авторов. Конечно, чаще всего на журнальный столик попадают современные авторы: Сергей Гандлевский, Олег Чухонцев, Александр Кушнер, Борис Рыжий, Денис Новиков, Юрий Казарин и многие другие. Поверьте, в России сейчас есть кого почитать, очень много талантливых авторов, достойных самого массового прочтения. Курянам, например, советую обратить внимание на земляков – Романа Рубанова и Андрея Болдырева.

---

***

В ночную смену собирал отца:

Кусочек хлеба, сало, два яйца,

Дымится чай в замызганном стакане.

И если жизнь отматывать с конца,

То этот натюрморт – на первом плане.

 

Еще луна над городом плывет

И тьма беззубый разевает рот,

Закрой глаза – но чудо непреклонно:

Отец – на смену, мама – третий год

В больничной тьме вздыхает обреченно.

 

И я один иду в четвертый класс:

Отец с ночной не размыкает глаз.

Будить его мне жалко и неловко.

И в это утро каждому из нас

Мерещилась счастливая концовка.

 

* * *

Лги, память, безмятежно лги…

С. Гандлевский

 

Остался колокольный звон

из детства, молоко парное,

и память крутит, как циклон,

забытое и роковое.

Вот я, картавый. Девять лет.

Совсем большой, на самом деле.

Боюсь, что пачку сигарет

найдут родители в портфеле.

Потом очкарик, а потом –

жирдяй, пархатый, кто угодно –

топчу отцовским сапогом

окурок, и дышу свободно.

 

Пиши письмо без запятых,

без букв строчных, без извинений,

к балконной раме сядь впритык,

держа полнеба на коленях,

пусть крепко екнуло в груди,

глуши вином шестое чувство,

и все, что будет впереди —

скорей погибель, чем искусство

 

***

Трагическое послание

в Железногорск в качестве извинения

Я. Г.

I

Когда я выйду из лечебницы

В окно второго этажа,

В халатах мятые нахлебницы

Испишут два карандаша.

 

Закурит врач над фотоснимками,

Намокнет синяя печать.

И будут мужики с носилками

Таить, скрываться и молчать.

 

II

На златом крыльце сидели недобитки и шпана.

Ели-пили, пили-ели, выходили из окна.

 

Нет ни правды, ни обмана, только творческий резерв.

Вышел русский из тумана – удивился, протрезвев.

Катим яблоко по блюду: раздватричетырепять.

Только я водить не буду, буду жить и умирать.

 

Камень, ножницы, бумага – выбирай последний путь.

Выпивай у стен сельмага. Жизнь запомни наизусть.

 

Мы ни в чем не виноваты, нас согнали в эту тьму.

Аты-баты, шли солдаты, чики-брыки, на войну!

 

* * *

Возьми такси до Луначарского,

И возле храма выходи.

Два шага вниз – и неба царского

Глоток взрывается в груди.

 

Бараки были и останутся

У входа в городской музей.

Здесь парочки не обнимаются,

Бандитских сторонясь ножей.

 

Чуть ниже – корпуса фабричные

И работяги невпопад

Слова привычно-неприличные

Про тех, кто выше говорят.

 

Короче, если вам захочется

Понять, какой всех ждет конец,

На Луначарского песочница

Тому пример и образец:

 

Прямоугольник обездоленный,

Соседский приютивший хлам.

Пивными банками наполненный

С окурками напополам.

 

Звон колокольный надрывается,

Трещит «Электроаппарат».

Здесь жил поэт. Не жил, а маялся,

Но съехал пару лет назад…

 

* * *

Христос воскрес, а Лёша не воскрес.

Попал на Старом рынке, у «художки»,

Как рассказали старшие, в замес,

Минут пятнадцать ждали неотложки.

 

В двух метрах продавали куличи,

Иконки, серебро — в церковной лавке.

И напрягались, словно силачи,

Святые лики, лежа на подставке.

 

Хоть Богоматерь хмурила чело,

Косясь на шило, всаженное строго

Под пятое — смертельное — ребро,

Быстрее не приехала подмога.

 

Подумал я: успеет ли простить

Меня Господь? И можно ль отвертеться?

Лишь медсестра пыталась запустить

По новой обескровленное сердце.

 

* * *

 

Тяжкой долею гонимы,

Связаны одной судьбой,

Заходили в магазины,

Закупались колбасой,

Пивом светлым, пивом темным,

Водкой теплой, как навоз.

И гудел о чем-то стремном

Одноглазый паровоз.

 

Светит месяц, светит чистый,

Как цыганка в золотом,

Мы его в ломбард на Чистой

До аванса отнесем.

Нет, не думы роковые

Хмурят бледное чело,

Это деньги гробовые

Тратить время подошло.

Я добрался до конечной

Остановки, где тупик.

Там мороз бесчеловечный

До костей в меня проник.

И остался, как заноза,

Лет на семьдесят вперед.

Долгожданная мимоза

Все никак не расцветет.

 

* * *

 

Учился на тройки, езжу теперь на «тройке».

В старом троллейбусе люди друг другу волки:

Заденешь плечом соседа, услышишь: «Падла!

Грязный и рваный, так тебе, сука, и надо!»

Так мне и надо. В рюмочной захудалой

Я выбираю между бесцветной и алой

Жидкостью, что на витрине и в прейскуранте

Лучшая перспектива при всем таланте.

 

Что тебе снится, Тускарь? О чем печалишь?

Банки пивные, как поплавки, качаешь.

Думаешь выйти из берегов в апреле,

Все затопить к чертям на Страстной неделе?

 

Это ли не финал? Торжественный, величавый,

Мною предсказанный, речью моей картавой,

Глоткой моей луженой, хрипящей матом

В троллейбусе, ускользающем за закатом.

 

[starbox id=17]